Будет кровь - Стивен Кинг Страница 21

Преподобный Муни улыбнулся.

– Твоя учительница права, Крейг. До восьми лет я старался не наступать на трещины на асфальте, потому что искренне верил, что иначе моя мама умрет.

– Правда?

– Чистая правда. – Он наклонился ко мне. Его улыбка погасла. – Я сохраню твой секрет, если ты сохранишь мой. Договорились?

– Ага.

– Я дружу с отцом Ингерсоллом из церкви Святой Анны в Гейтс-Фоллзе. Это та самая церковь, куда ходят Янко. Он мне сказал, что парнишка Янко покончил с собой.

Наверное, я ахнул от изумления. В школе ходили слухи о самоубийстве, но я в них не верил. Я никогда не поверил бы, что у такого отпетого сукина сына, как Кенни Янко, могли появиться мысли о самоубийстве.

Преподобный Муни по-прежнему смотрел на меня, наклонившись вперед. Он взял мою руку в свои ладони.

– Крейг, ты действительно веришь, что этот мальчишка пришел домой и подумал: «О Боже, я избил мальчика, который младше и слабее меня. Как мне теперь с этим жить?! Я, пожалуй, покончу с собой!»

– Наверное, нет, – сказал я и выдохнул, словно ходил затаив дыхание все последние два месяца. – Если так сформулировать… Что он сделал?

– Я не спросил, и даже если бы Пэт Ингерсолл мне рассказал, я все равно бы тебе не сказал. Не забивай себе голову, Крейг. Отпусти и забудь. У этого мальчика были проблемы. Его потребность кого-то избить – лишь один из симптомов этих проблем. Ты здесь вообще ни при чем.

– А если я чувствую облегчение? Ну… что мне больше не нужно переживать, что он изобьет меня снова?

– Я бы сказал, что подобные ощущения свойственны каждому человеку.

– Спасибо.

– Теперь тебе легче?

– Да.

Мне действительно стало легче.

Незадолго до окончания учебного года, на уроке географии, мисс Харгенсен объявила с широкой улыбкой:

– Вы, ребята, наверное, думали, что избавитесь от меня уже через две недели, но я сейчас вас огорчу. Мистер де Лессепс, учитель биологии в старших классах, выходит на пенсию, и меня пригласили на его место. Можно сказать, я вместе с вами перехожу в старшую школу из средней.

Кто-то из ребят театрально застонал, но большинство зааплодировали, и я аплодировал громче всех. Мне не придется прощаться с моей любовью. Моему юному разуму это казалось судьбой. В каком-то смысле так оно и было.

В девятом классе я перешел в старшую школу Гейтс-Фоллза, где познакомился с Майком Юберротом, уже тогда носившим прозвище Ю-Бот ^[3] (оно осталось с ним и теперь, когда он стал запасным кетчером в «Балтимор ориолс»).

Спортсмены в Гейтс-Фоллзской школе почти не общались с обычными учениками (думается, то же самое происходит почти в любой школе, потому что спортсмены, как правило, тяготеют к клановости), и если бы не постановка «Мышьяка и старых кружев», мы бы вряд ли смогли подружиться. Ю-Бот учился в одиннадцатом, я – только в девятом, что делало нашу дружбу еще менее вероятной. Но мы подружились и дружим до сих пор, хотя в последнее время видимся нечасто.

Во многих школах есть театральные студии, которые ставят спектакли с участием учеников выпускного класса, но в нашей школе все было иначе. Спектакли ставили два раза в год, и хотя в них обычно играли ребята из драмкружка, получить роль мог любой ученик, прошедший пробы. Я знал эту пьесу по телефильму, который однажды посмотрел от скуки дождливым субботним вечером. Фильм мне понравился, поэтому я пошел на пробы. Тогдашняя девушка Майка, участница школьного драмкружка, затащила его на пробы, и ему дали роль маньяка-убийцы Джонатана Брюстера. Меня взяли на роль его суетливого сообщника, доктора Эйнштейна. В фильме его играл Петер Лорре, и я старательно копировал его манеру, непрестанно ухмыляясь и вставляя: «Ja! Ja! ^[4]» – перед каждой репликой. Это было, скажем прямо, посредственное подражание, но публика приняла все на ура. Маленький городок, сами понимаете.

Сейчас я расскажу, как мы с Ю-Ботом стали друзьями и как я узнал, что произошло с Кенни Янко на самом деле. Как оказалось, преподобный Муни был не прав, а в некрологе в газете написали все правильно. Это и вправду была трагическая случайность.

В антракте между первым и вторым актом на генеральной репетиции я пошел к автомату с напитками, который нагло сожрал мои семьдесят пять центов, но зажал банку с кока-колой. Ю-Бот, стоявший со своей девушкой в другом конце коридора, подошел к автомату и со всей силы ударил ладонью по правому верхнему углу автомата. Банка с колой послушно вывалилась в поддон.

– Спасибо, – сказал я.

– Да не за что. Просто запомни, куда надо стукнуть.

Я сказал, что запомню, хотя у меня вряд ли получится стукнуть так сильно.

– Слушай, мне говорили, у тебя были какие-то терки с Янко. Это правда?

Мне не было смысла это отрицать – Билли с девчонками все разболтали, – да и времени после той нашей драки прошло немало. Поэтому я сказал: да, было такое.

– Хочешь узнать, как он умер?

– Я слышал уже сотню версий. Ты скажешь что-то новое?

– Я скажу тебе правду, мой юный друг. Ты же знаешь, кто мой отец?

– Да, конечно.

В составе полицейского подразделения Гейтс-Фоллза числилось меньше двух дюжин патрульных, плюс начальник полиции, плюс один детектив. Это был Джордж Юберрот, отец Майка.

– Я расскажу о Янко, если ты угостишь меня колой.

– Хорошо. Только не плюй в нее.

– Я похож на животное? Дай человеку попить, ты, удод.

– Ja, ja, – сказал я, изображая Петера Лорре. Он хмыкнул, отобрал у меня банку, выпил половину одним глотком и смачно рыгнул. Его девушка в дальнем конце коридора сунула два пальца в рот и сделала вид, что ее вырвало. Любовь в старших классах – очень сложная штука.

– Мой отец занимался расследованием его смерти, – сказал Ю-Бот, возвращая мне банку. – И я случайно подслушал его разговор с сержантом Полком. Это у них называется «выездной полицейский участок». Они сидели у нас на крыльце, пили пиво, и сержант что-то такое сказал насчет Янко, будто тот неудачно исполнил недых-чих-пых. Отец рассмеялся и ответил, что это еще называется беверли-хиллзским галстуком. Сержант сказал, что, наверное, у бедняги просто не было других вариантов, с такой запрыщавленной рожей. Отец сказал: да, печально, но факт. А потом добавил, что его тревожат волосы. Сказал, окружной коронер тоже в недоумении.

– А что было с его волосами? – спросил я. – И что такое беверли-хиллзский галстук?

– Я посмотрел в Интернете. Это сленговое название аутоасфиксиофилии. – Он произнес это слово, тщательно выговаривая каждый слог. Чуть ли не с гордостью. – Вешаешься и дрочишь, пока теряешь сознание от удушья. – Он увидел мое лицо и пожал плечами. – Я ничего не придумываю, доктор Эйнштейн, просто излагаю факты. Вроде как предполагается, что так можно словить суперострые ощущения, но лично мне что-то не хочется пробовать.