Как ты смеешь - Меган Эббот Страница 2

Новый тренер.

Сколько всего в ней нужно принять во внимание, узнать, оценить и взвесить. А наше неодобрение часто перевешивает. Рост не выше ста шестидесяти; стопы развернуты внутрь, как у балерины; тело крепкое, как туго натянутый барабан; загорелые ключицы вздымаются; высокий лоб.

Волосы подстрижены безупречно ровно – если присмотреться, можно увидеть даже след от ножниц (Неужели подстриглась сегодня утром, перед школой? Наверное, очень хотела произвести впечатление.) А как высоко она держит подбородок! И использует его как указку – поворачивает влево и вправо, смотрит на нас. А главное – как она поразительно красива: красотой чистой, звенящей, как колокольчик. Этот звон почти оглушает нас. Но мы не позволим ему сбить себя с ног.

Мы стоим, развалившись, сутулясь; в карманах и в руках чирикают телефоны – сколько ей может быть лет? Глянь-ка на свисток, это что еще за новости? Сообщения летают туда-сюда; мобильники вибрируют. Мы изредка бросаем на нее равнодушные взгляды – головы опущены: телефоны важнее.

Как ей, должно быть, нелегко сейчас.

Но она стоит с прямой спиной, как сержант на плацу, и выдерживает самые дерзкие взгляды.

Оглядывая наш расхлябанный строй, она оценивает нас. Оценивает каждую. Чувствую, как ее глаза впиваются в меня и разбирают по частям: кривоватые ноги; выбившиеся из прически волосы, прилипшие к шее; плохо сидящий лифчик; то, как я верчусь и дергаюсь, и не могу стоять спокойно, как мне на самом деле хотелось бы. Так, как стоит она.

– Рыбина б ее целиком проглотила, – бормочет Бет. – Рыбина бы двоих таких проглотила.

Рыбиной мы прозвали нашу бывшую тренершу, мисс Темплтон. Ей было далеко за сорок: крепкое, массивное тело вальяжной тюленихи, круглое и гладкое; золотые сережки-гвоздики, рубашка-поло с мягким воротником, неказистые кроссовки на толстой подошве. Она не расставалась со своим потрепанным блокнотом на спирали, где мелким почерком были расписаны все упражнения. Блокнот служил ей верой и правдой с тех пор, когда чирлидерши только и умели, что махать помпонами да вскидывать ноги, как в канкане. И кричать «сис-бум-ба» ^[1].

Рыбина сжимала свисток безвольными губами и большую часть рабочего дня проводила за столом, раскладывая пасьянс. Сквозь жалюзи на окне ее кабинета мы видели, как она переворачивала карты. Мне было почти жаль ее.

Рыбина давно на все забила. Ей было все равно, что каждый новый класс все развязнее, наглее, языкастее, высокомернее предыдущего.

Мы, девчонки, ею помыкали. Особенно Бет. Наш капитан Бет Кэссиди.

С девяти лет, еще с младшей чирлидерской группы, я числилась при ней преданным лейтенантом. Ее правой рукой, верным Ахатом ^[2]. Она меня так и называла. Все поклонялись Бет, а, следовательно, и мне.

А Бет делала все, что ей заблагорассудится.

Никакой тренер нам был, по сути, не нужен.

А теперь эта. Эта.

Рыбина ни с того ни с сего укатила в болота Флориды – помогать внучке-малолетке ухаживать за неожиданно возникшим младенцем. А к нам приставили эту.

Новенькую.

Свисток покачивается в ее руке, как защитный амулет. С этой придется считаться.

Одного взгляда на нее достаточно, чтобы это понять.

– Здравствуйте, – произносит она тихо, но твердо. Повышать голос нет смысла. Все поворачиваются и прислушиваются. – Я – тренер Френч.

«А вы мои сучки», – вспыхивает спрятанный в моей ладони экран телефона. Бет.

– Вижу, нам есть над чем поработать, – продолжает она, сверля меня взглядом, мой телефон для нее – центр мишени, яблочко. Он жужжит в моей ладони, но я не смотрю на него.

Перед ней стоит пластиковый ящик с инвентарем. Она поднимает изящную ножку и одним пинком переворачивает его; хоккейные мячи гулко скачут по полу.

– Сюда, – велит она, подталкивая ящик ближе к нам.

Мы смотрим на ящик.

– Вряд ли мы все туда поместимся, – бросает Бет.

Тренер поворачивается к ней; лицо абсолютно ничего не выражает. Оно непроницаемо, как баскетбольный щит за ее спиной.

Мгновение затягивается. Бет с треском захлопывает серебристую крышку телефона.

Тренер даже не моргает.

Телефоны летят в ящик. Рири, Эмили, Бринни Кокс, все остальные, одна за другой бросают яркие игрушки в ящик. Бет сдается последней. Клик, клак, бряц; на смену какофонии колокольчиков, птичьих трелей, диско-ритмов наконец приходит тишина.

Надо видеть выражение лица Бет после тренировки. Уже тогда я понимаю, как ей будет нелегко.

– Колетт Френч, – фыркает она. – Имечко прямо как у порнозвезды.

– Мне про нее рассказывали, – встревает Эмили. Она еще не отдышалась после заключительной серии упражнений. У всей команды трясутся ноги. – Под ее руководством группа из Фол-Вуд попала в полуфинал соревнований штата.

– Полуфинал. Гребаный полуфинал. Да на фиг он мне, – цедит Бет.

Эмили сникает.

Никто из нас не занимается в группе поддержки ради славы, призов и соревнований. Никто из нас на самом деле не знает, зачем мы вообще это делаем. Мы лишь знаем, что эти тренировки – стена, отгораживающая нас от тягостного ада школьных будней. Форменные куртки, короткие юбки в день матча – они как доспехи. Кто может нам навредить? Никто.

Мне вот что интересно.

Новый тренер. Сумела ли она, изучая нас в ту первую неделю, разглядеть что-то за блестящими волосами и загорелыми ногами, перламутровыми тенями и напускной дерзостью? Увидела ли то, что скрывается внутри – наши несчастья, то, как мы ненавидим друг друга, и еще больше презираем всех остальных? И смогла ли под этим, промежуточным слоем, разглядеть другой, скрытый глубже, трепещущий и реальный – нашу истинную сущность, которая так и жаждала, чтобы кто-то взялся за нее, преобразил, придал ей форму? Поняла ли она уже тогда, что может создать – продраться голыми руками сквозь наши глянцевые фасады, залезть в самое нутро и вылепить из нас великолепных юных гладиаторов?