Распятие невинных - Каро Рэмси Страница 2

Она услышала сдавленный крик, переходящий в вой, и почувствовала, как от нёба отдирают кожу и горло заливает кровь. Поток воздуха прекратился — она стала задыхаться.

У нее изо рта резко выдернули трубку подачи воздуха и всунули какую-то другую, которая сразу забулькала, отсасывая кровь.

Кто-то тихонько похлопал ее по плечу — так успокаивают испуганную лошадь. Возник еще один голос, на этот раз женский, но тоже мягкий и добрый. Она почувствовала укол и вновь провалилась в небытие…

Новорожденная. Дочь.

Их дочь.

Им почти удалось…

Констебль Макалпин смотрел в пустоту. Запах дезинфекции напоминал морг. Лента синего линолеума, уходившая в бесконечный коридор, напомнила о воде, крике и о том, как Робби прыгнул в темноту. И под водой Робби продолжал кричать, выдавливая из легких последние остатки воздуха. В полуприкрытых глазах Алана синева вновь сгустилась, постепенно превращаясь в линолеум.

Он очнулся и понял, что крик был настоящий, потом сообразил, где находится. На полу валялась упавшая папка и рядом — единственный листок, составлявший все ее содержимое, история болезни.

Этот лист был единственным ключом к ее прежней жизни. Досье в участке оказалось подозрительно тонким. Десять плохо напечатанных страниц — результат полицейского расследования — не давали ответа ни на какие вопросы. Девушка, чуть более двадцати лет. При ней ничего не было — ни водительских прав, ни кредиток. Из протокола допроса единственного свидетеля следовало, что женщина, выйдя из дома, увидела, как останавливается белый автомобиль — возможно, такси. Свидетельница никак не связала эту остановку с трагедией. Когда машина отъехала, она заметила на тротуаре «молодую блондинку, худощавую, на последних месяцах беременности». Шесть тридцать воскресного вечера на Патрик-Хилл. Больше никто ничего не видел.

Макалпин потер виски, и постепенно то, что не давало ему покоя, начинало обретать форму. Почему она не закричала? Почему не увернулась? И кто она такая? Почему при ней не было никаких документов: ни страховки, ни прав, никаких справок — например о получении зарплаты или уплате налогов? При ней не было абсолютно ничего. Будто она стерла все следы, по которым можно было узнать о ее существовании. Значит, она хотела что-то скрыть. Умна и предусмотрительна.

Он сидел в кресле, положив ногу на ногу, и раскачивал ее все сильнее, будто старался догнать скачущие мысли. Он чувствовал, как его охватывает возбуждение: наблюдение уступило место сыску. От кого она скрывалась? Кто ее выследил? И как? До него внезапно дошло, что старший детектив Грэхэм считал, что в этой истории далеко не все так просто, поэтому и подключил к делу его, своего лучшего ученика, прекрасно зная, что тот обязательно проглотит наживку. Макалпин мысленно улыбнулся.

Ну что же, они вдвоем будут играть в эту игру.

Но только старший инспектор Грэхэм напрасно считал, что у него все козыри.

Из палаты вышла рыжеволосая медсестра, на этот раз во всем белом. Макалпин заглянул через ее плечо в палату, успев заметить изящную загорелую ногу на простыне. Он был поражен. Он никак не ожидал, что жертва окажется такой молодой и стройной. Прежде чем дверь закрылась, увиденная картина прочно запечатлелась в его памяти.

Когда она проснулась в четвертый раз, к ней сразу кто-то подошел, о чем она догадалась по скрипу обуви.

— Просто расслабьтесь, милая.

Холодная жидкость попала в уголок рта, стекая каплями по натянутой коже. Она приподняла голову, прося еще, чувствуя, как на губах трескается кожа, и увидела тень, которая наклонилась, а потом выпрямилась. И кто-то произнес:

— Сегодня она так сделала уже во второй раз. — И добавил: — Прошло две недели, и подача кислорода наконец нормализовалась.

Трубка во рту дернулась, и голос удалился. А затем вернулся, но стал громче.

— С вашей дочерью все в порядке, дорогая. Сейчас она в отделении для новорожденных, но скоро мы ее принесем…

И голос погрубее:

— А чего от нее хотят полицейские?

— Допросить, думаю. Не сама же она себе это устроила.

— И что она им может сказать в таком состоянии?

С ней остался первый голос, своей монотонностью не дававший ей сосредоточиться. Она видела себя со стороны, как будто на киноэкране: вот она закрывает дверь и спускается по ступенькам с сумкой в руках, вот опирается на перила, потом начинаются схватки…

И?..

На улице, во время падения…

Ее кожа нестерпимо горит, веки прожжены насквозь, боль в глазах, мир чернеет.

И затем — ничего.

По характерному скрипу обуви Макалпин узнал рыжеволосую медсестру, которая пришла к нему с чашкой чая. Он взял блюдце слишком резко и слегка расплескал жидкость — брызги попали на белый халат.

— Извините, — произнес он, поднявшись, и улыбнулся: он знал, как использовать свои сильные стороны. — Кто-нибудь звонил по ее поводу? Справлялся о ней? Были посетители?

— Нет. Никто. Сразу пришел больничный капеллан, а потом несколько раз заходил его помощник, проведать ее и младенца. Это обычная практика.

— И кто же она такая? Что вы думаете?

— А разве не вы должны это выяснить? — Ее бровь кокетливо изогнулась.

— Ну, у вас наверняка есть свои соображения. — Он снова улыбнулся.

— У нее нет лица, — ответила сестра уже без всякого кокетства, и Макалпин перестал улыбаться.

— А когда ее привезли? Неужели при ней ничего не было, даже номера телефона, куда позвонить, если что? — Он пустил в ход все свое обаяние.

— Когда ее привезли, было мое дежурство, и при ней была только сумка с ночными принадлежностями. Там не было ничего, что могло бы о ней рассказать. — И добавила, увидев разочарование на его лице: — Честно.

— Но хоть имя-то ее известно?

— Мы дали ей номер. Ее привезли со схватками, и мы сразу направили ее в родильное отделение. Около полуночи родилась девочка. Сейчас мы привезли новорожденную к ней.

Не в силах представить, кто на такое способен, он залпом выпил чай и вернул чашку медсестре.

Беременной? Кислотой в лицо? Его передернуло от такой жестокости.

Струящийся по венам морфий разносил тепло, и ей казалось, что боль машет рукой на прощание, удаляясь навсегда. Ее чувства обострились настолько, что она слышала, как в соседней комнате из крана капает вода, различала звуки нескольких телефонов, звонивших на посту дежурного в конце коридора. Она слышала, как полицейский у входа в палату размешивает сахар, постукивая ложкой о край чашки. Она слышала, как рядом дышит ее дочь.

Вдох… Выдох… Вдох… Выдох…

Она могла слушать это вечно.

В палате обсуждали полицейского. Того самого, что был за дверью.