Посмотри на неё - Лори Элизабет Флинн Страница 2

ОНА ГОВОРИТ, ЧТО ДОМА БУДЕТ ПОЗДНО, но, может, мы успеем посмотреть что-нибудь по Netflix после. «Что захочешь», – говорит она, что большая редкость, потому что обычно мы с ней спорим о том, что будем смотреть дольше, чем идет сам фильм.

Она сидит за своим столом и рассматривает карту, которую я ей нарисовала, прежде чем уйти. Я бы узнала эту карту где угодно. На ней изображен Раскол – высокий и опасный.

– Не могу поверить, что он ведет тебя туда, – говорю я. – На восхождение уйдут часы. Местность холмистая, знаешь ли, и забраться на вершину очень трудно. В такую жару это будет жестко.

– Вот поэтому я и готовлюсь, – говорит она. – Я возьму с собой твою карту, как послушная маленькая герлскаут. В таком случае, если что-то случится, я не заблужусь.

– Ла-а-адно. – Я растягиваю слово, как прилипшую к зубам ириску.

– Чего ты так боишься? – Табби разворачивается ко мне. – Что лес меня проглотит? Я старшая сестра. Это я должна переживать и беспокоиться.

Я провожу примерные расчеты в уме. Даже если у них получится идти со скоростью около пяти километров в час, они не доберутся до Раскола раньше начала восьмого. Мне становится немного легче от того, что я знаю, где она будет и когда мне ждать ее возвращения домой.

– Я буду писать тебе, чтобы ты знала, что все в порядке, но глубоко в лесу связи нет, – говорит она. – По крайней мере, я готова поспорить, что ее нет. Только не переживай за меня, ладно?

Позже я наблюдаю за тем, как она запрыгивает в машину Марка с корзиной для пикника на сгибе локтя. На ней мои кроссовки – розовые «найки». Не могу объяснить этого, но я чувствую тревогу, как только она уезжает. Кажется, во мне растет уверенность в том, что ее больше никогда не увижу.

Она не возвращается домой вовремя, чтобы посмотреть фильм, и она не пишет мне, чтобы дать знать, где она. Мама и папа начинают беспокоиться около одиннадцати, когда от нее уже давно ничего не слышно. Они ничего не понимают. Им следовало бы начать беспокоиться еще до того, как она уехала.

«Она мертва», – кричит мой разум. Я представляю большие руки Марка, его нахальную усмешку. Нам придется ехать на опознание ее тела.

«Тебе нельзя больше выходить на улицу, – тычет папа в меня пальцем. – Я хочу, чтобы ты все время находилась у меня под присмотром».

Я даже забыла, что я выходила на улицу. Я была на пробежке, телефон держала в руке. Пальцы сжимали его так крепко, будто он при необходимости мог бы стать оружием, которое могло бы расколоть кому-нибудь череп. Но это было много часов назад. Я забыла принять душ. Все прошло, как в тумане.

В полночь мама и папа нервно расхаживают по дому, а я стою на втором этаже, прижавшись носом к окну, как маленький ребенок в ожидании Санты.

Они звонят Элли, но она не отвечает. Может, мне это только кажется, но отношения между ними в последнее время несколько изменились. Табби больше не проводит с Элли много времени. Я знаю об этом, потому что это время она проводит со мной.

К половине первого мама и папа убеждают себя в том, что Табби потеряла счет времени. Они говорят, что ей скоро восемнадцать, и им в любом случае следует ослабить поводок перед тем, как она отправится в колледж.

(Какой еще поводок? Нет никакого поводка. Даже ошейника нет. Табби никому не принадлежит.)

Они идут спать. Я не ложусь. Мои нервы похожи на старые провода, вибрирующие от идущего по ним тока, от которого мое тело бьет дрожь. Я знаю: что-то случилось. Я знаю, и, должно быть, мне это говорит моя сестринская интуиция. А может, мне и не нужна сестринская интуиция, потому что кто угодно мог бы понять, что все это было как-то неправильно. Марк захотел взять Табби на Раскол. Я представляю ее глаза, большие и полные паники. Ее голову, размозженную о камень, расколутую надвое, как сам Раскол.

Дверь не открывается до начала второго. Я за кухонным столом с телефоном, листаю ее «Инстаграм», пытаясь найти хоть какую-то зацепку. Табби все лето напролет сладко улыбается. Рука Марка постоянно лежит у нее на плече. Подпись под одной из ее фотографий, где они вдвоем смотрят немного в сторону от камеры, гласит: «Молюсь за диких сердцем, заключенных в клетках» ^[2].

Дверь открывается так тихо, что я едва это слышу. Она будто бы пытается незаметно проскользнуть в дом, как делала это прежде тысячу раз. По ее лицу размазан макияж, который она нанесла перед походом, из-за чего я над ней подшучивала. Руки у нее дрожат. Вообще, не только руки, но и все тело, словно внутри его началось землетрясение.

– Что случилось? – спрашиваю я. – Где ты была?

Ее волосы не идеально прямые, какими были сегодня утром, а волнистые. Они почти пушатся, как это бывает, когда она примет душ и дает им высохнуть. Затем я замечаю ее ноги. Заляпанные грязью, с коричневыми потеками, покрывающими каждый сантиметр голой кожи. Мои «найки» промокли насквозь, и теперь они скорее красные, нежели розовые.

– Бридж, – говорит она. – Кое-что случилось. Он… Он… Он упал.

После этого она падает на кухонный пол, и я понимаю, что Марка больше нет в живых.