Корявое дерево - Рейчел Бердж Страница 2

Я делаю глубокий вдох:

– Послушайте, я опаздываю на рейс. Так что не могли бы вы…

– Снимите очки, мисс.

Кто-то в очереди за моей спиной неодобрительно хмыкает. Я сдергиваю с лица темные очки и уставляюсь на женщину за стойкой, вернее сказать, на нее уставляется мой правый глаз. А левый смотрит один бог знает куда. Ее глаза округляются, затем она быстро опускает взгляд на фото в моем паспорте.

– Благодарю вас. Последнее приглашение на посадку на ваш рейс было сделано пять минут назад. Вам надо поторопиться. Выход 33 – вверх по эскалатору и налево.

Я поспешно дрожащей рукой снова надеваю темные очки и отворачиваюсь – но все-таки недостаточно быстро, чтобы не увидеть сочувственной улыбки. Мне не надо касаться одежды, чтобы знать, что она сейчас думает, поскольку ее мысли ясно написаны на лице: бедная девочка, какой ужас, а ведь, если бы не это, она была бы хорошенькой. Снисходительный взгляд, затем она торопливо переводит глаза на следующего пассажира в очереди, желая поскорее посмотреть на кого-то, кто не выглядит как фрик.

Доехав на эскалаторе наверх, я прохожу через контроль, и мне опять приходится снимать темные очки и кулон. К счастью, остальные пассажиры слишком заняты проверкой своих карманов – не завалялась ли там мелочь, которую надо будет выгрести, – чтобы обращать внимание на мое лицо. Едва пройдя через рамку металлодетектора, я сразу же хватаю из пластмассового поддона свои вещи, быстро снова надеваю темные очки и спешу к выходу на посадку.

Стюардесса в стильной синей шляпке смотрит на мой посадочный талон и качает головой.

У меня падает сердце.

– Пожалуйста, пропустите! Мне правда очень надо попасть на этот рейс.

Она замечает кроссовки у меня на ногах:

– Бежать можете? – Я в ответ улыбаюсь, и мы с ней вместе бежим по телескопическому трапу, который соединяет здание аэровокзала и самолет. Когда мы оказываемся в самолете, я снова надеваю на шею кулон и с облегчением ощущаю на коже его прохладное молчание.

Все уже сидят на своих креслах, ожидая взлета. Я иду по проходу, ища глазами свое место. Когда я была маленькой, посадка на самолет всегда была для меня самой захватывающей частью поездки. Теперь же мне становится тошно от одной мысли о том, что я заперта в металлическом ящике вместе со множеством людей, которых я не знаю. Я смотрю на окружающих – белая шубка, кипящая негодованием, свитер крупной вязки, переполненный скорбью. Я не могу сказать, какие секреты хранят люди, если просто смотрю на них, но иногда мне бывает трудно сдержать полет моего богатого воображения.

Я дохожу до своего ряда, и у меня падает сердце. У прохода сидит огромный мужчина, а мое место находится у окна. Брайан – это имя написано на облегающей его тело полосатой футболке с белым воротником – вставил в уши наушники и закрыл глаза.

– Простите, но мне нужно занять свое место.

Никакой реакции.

В нашу сторону движется стюардесса, поднимая складные столики и открывая шторки на окнах с решимостью на лице, достойной хорошо обученного наемного убийцы. Я повышаю голос, однако Брайан по-прежнему меня не слышит. Самым естественным способом привлечь внимание было бы коснуться его плеча, но мне совсем не хочется, чтобы со мной «заговорила» футболка. Может быть, стоит ткнуть его в кисть руки. В конечном итоге я резко опускаю складной столик, ударяя его им по коленям. Он, вздрогнув, просыпается, недовольно ворчит, затем встает, чтобы дать мне пройти.

Я благодарно улыбаюсь ему, затем кладу на багажную полку пальто и стараюсь сжаться так, чтобы занимать как можно меньше места. К счастью, моя одежда не говорит мне ничего. Наверное, точно так же, как человек не может учуять свой собственный запах.

Мой телефон издает короткий писк – текстовое сообщение от мамы, в котором она спрашивает, доехала ли я до папы. Я сразу же посылаю ответное текстовое сообщение, затем выключаю телефон. После развода мои родители почти не разговаривают друг с другом, так что, если я буду отвечать на мамины звонки и сообщения, у нее не будет причин звонить папе.

Самолет катится все быстрее, потом взлетает, земля с ревом уходит вниз, и меня вжимает в спинку сиденья. Внезапно локоть Брайана задевает мой собственный, и на меня обрушивается лавина фактов – так быстро и с такой силой, что я едва могу угнаться за этим потоком информации. В детстве мать часто запирала его в комнате одного. Иногда ночами ему все еще снится, что он находится один в запертой комнате и, плача, зовет маму. У меня перехватывает дыхание. Злость, страх, чувство отверженности – они накатывают волнами.

Меня передергивает, затем я тру голову, пытаясь разобраться в запутанном клубке проникших в мой мозг впечатлений. Должно быть, его полосатая футболка сделана из полиэстра. Синтетические волокна не дышат; они бросают в тебя факты и эмоции сразу, словно рыдающий годовалый ребенок, слишком безутешный, чтобы сделать передышку в своем плаче.

Самолет набирает высоту, и у меня в животе разверзается пустота. Я закрываю глаза и открываю их снова, лишь когда чувствую, что самолет выровнялся и летит горизонтально. Когда я смотрю в окно, там видна только бледная голубизна небес. Свет, отражающийся от крыла самолета, ослепительно бел – почти слишком бел и чист.

Я опять закрываю глаза и сразу же переношусь в больницу – я пришла в себя и не вижу ничего, кроме непроглядной черноты. От одного воспоминания о бинтах на моем лице меня пробирает дрожь. Возможно, это было вызвано шоком, но, очнувшись, я никак не могла перестать дрожать. Мама тогда укутала мои плечи пиджаком своего костюма, и вдруг… даже сейчас я не могу этого объяснить. Что-то внутри меня разомкнулось – словно порыв ветра вдруг распахнул какую-то дверь. Я увидела себя под деревом, увидела запекшуюся кровь в своих светлых волосах, а затем на меня обрушился поток эмоций: страх, смешанный с любовью и чувством вины. Чувства, которые – я это знала – принадлежат не мне.

Сначала я была уверена, что это только игра моего воображения – пока это не случилось опять. После операции врачи точно не знали, насколько им удалось сохранить мне зрение. Когда врач снимал бинты с моего лица, он задел рукавом халата мою щеку. И едва лишь ткань коснулась ее, как я ясно увидела бородатого мужчину, отражающегося в окне катафалка, мужчину с бледным, осунувшимся лицом. Его отец умер и оставил все свое имущество новой жене. Мое сердце сжалось от его ревности, я могла чувствовать всю горечь, которая владела сыном, которому отец не оставил ничего. Врач снял с моих глаз последний слой бинтов, и я недоуменно заморгала – он был тем самым мужчиной, который предстал перед моим мысленным взором.

Той ночью я не спала – мне было страшно, я боялась, что теряю рассудок. Я говорила себе, что это галлюцинации, хотя в глубине души знала – все, что я видела и чувствовала, было реально. Ко мне явился больничный психиатр, беспокоящийся о том, как я справляюсь с тем, что теперь мое лицо изуродовано, но я ничего ему не сказала. Если бы он тогда узнал, что я могу узнавать секреты других людей, просто дотронувшись до их одежды, я бы сейчас не летела в самолете, а слушала бы бред буйнопомешанных.