Позволь мне солгать - Клер Макинтош Страница 17

Последствия чьей-то смерти – не лучший подарок для близких. Наши дети, супруги и друзья вынуждены завершать наши так и не доведенные до конца дела, устранять последствия нашего внезапного исчезновения. Я сделала это для моих родителей, приехав в их дом в Эссексе, ты сделал это для своих, здесь, в Истборне. Теперь Анна делает это для меня. Для нас обоих.

Я смотрю, как Лора разглядывает керамический горшок, в котором когда-то зеленело растение (внутри до сих пор сохранились следы сухой земли), и откладывает в сторону. Возле стола уже образовалось две отдельные горки вещей, и я думаю, кто же решил все-таки заняться этой комнатой. Анна? Или Лора? Это она заставила Анну рассортировать наши вещи? Это Лора толкает мою дочь к опасности?

Они о чем-то разговаривают. Я слишком далеко и не могу разобрать слова, да и видно мне не очень хорошо, угол обзора слишком маленький. Меня это огорчает. Если я не знаю, что происходит сейчас, как я смогу повлиять на то, что случится дальше?

Наша внучка лежит на матрасе под растяжкой со свисающими оттуда яркими игрушками. Малышка сучит ножками, Анна улыбается ей, и на мгновение у меня перехватывает дыхание. Я представляю себе, что было бы, если бы я могла просто войти туда, будто никогда и не уходила. Если бы я не была матерью, пропустившей целый год из жизни своей дочери. Пропустившей рождение собственной внучки.

Дом не украшен к Рождеству, не мигают гирлянды над перилами, нет рождественского венка на двери. До Рождества осталось всего четыре дня, и я думаю – ждет ли Анна кануна праздника, создавая новую семейную традицию, или она намеренно отказывается от праздничных мероприятий? Может быть, дочь теперь не переносит мишуру и елочные шары?

Лора просматривает мой дневник, и я вижу, как Анна косится в ее сторону, прикусывает нижнюю губу, словно сдерживаясь. Я знаю, о чем она думает.

Мы прожили в Дубовой усадьбе около года, когда нас ограбили. Грабители ничего, собственно, особенного и не забрали – да и забирать-то было нечего, – но они перевернули весь дом вверх дном, оставив после себя следы разгрома. «Неаккуратно поработали», как выразился один полицейский. Прошло несколько недель, прежде чем дом вернулся в нормальное состояние, и несколько месяцев, прежде чем я смогла расслабиться. В нашей жизни не было никаких тайн – тогда еще не было, – но я все равно злилась оттого, что кому-то известно обо мне столь многое, а я ничего не знаю о нем.

То же чувство гнева вспыхивает во мне, когда я смотрю, как Лора листает страницы моего ежедневника. Да, там не указано ничего важного, но вмешательство в мою жизнь кажется невыносимым. «Прекрати, – хочется крикнуть мне. – Прекрати копаться в моих вещах, убирайся прочь из моего дома!»

Вот только это уже не мой дом. Это дом Анны. И она смеется, услышав какие-то слова Лоры, потом грустно улыбается, когда Лора показывает ей что-то, что я не могу разглядеть. Я чувствую себя чужой. Но Анна смеется недолго. Из вежливости. Улыбка не касается ее глаз. Ей не нравится происходящее.

Лора похожа на свою мать. Я училась с Алисией в одном классе и была единственным человеком, которому она рассказала о случившемся. За неделю до своего шестнадцатого дня рождения моя подруга обнаружила, что беременна. Худая как щепка, Алисия не смогла скрывать беременность, живот у нее стал заметен уже на восьмой неделе, и вскоре о ней поползли слухи, мешковатые свитера, которые она начала носить, не смогли обмануть даже мать.

Два года спустя, когда я закончила школу, моя работа ассистенткой едва позволяла мне оплачивать жилье в доме с лифтом и общей прачечной, правда, и на чипсы с вином на выходные что-то оставалось. Алисия в то время жила на пособие в высотке в Бэттерси.

Однажды мы поехали в отпуск вместе, прожили четыре дня в мини-гостинице в Дербишире и спали на двуспальной кровати, уложив между нами Лору.

«Нам стоит снять одну квартиру на двоих, – сказала Алисия в наш последний день отпуска. – Мы бы отлично проводили время».

Разве я могла сказать ей, что я не этого хочу от жизни? Что я всегда тщательно предохранялась, чтобы не забеременеть. Что мне нравится жить одной, нравятся мои друзья и работа? Разве я могла сказать ей, что не хочу жить в сырой квартире и – хотя мне нравилось проводить время с ней и с Лорой – не хочу жить с чужим ребенком?

«Отлично», – согласилась я и сменила тему разговора.

Мне стоило бы больше помогать им.

Анна стоит на коленях на ковре и открывает нижний ящик стола. Его немного заклинивает, и дочь, дернув слишком сильно, валится на спину с ящиком в руках. Я вижу, как Лора поворачивается к ней, чтобы удостовериться, все ли с ней в порядке. Анна смеется от своей неуклюжести, и Лора возвращается к стопке моих ежедневников. Анна уже собирается сунуть ящик обратно в стол, но что-то ее останавливает. Она что-то заметила.

Отставив ящик в сторону, она протягивает руку и ощупывает тумбу. Я замечаю, как она косится на Лору – не смотрит ли та в ее сторону? – и по распахнутым глазам Анны понимаю, что ее пальцы сомкнулись на гладком горлышке бутылки водки.

На ее лице написано разочарование.

Это чувство мне тоже хорошо знакомо.

Она вытаскивает руку и возвращает ящик на место, оставив бутылку в укромном месте. Лоре она ничего не говорит, и мое чувство чуждости исчезает – будто мы с Анной вступили в тайный сговор, о котором она даже не подозревает.

Есть тайны, которые не стоит выносить за пределы семьи.

Есть тайны, которыми и вовсе ни с кем нельзя делиться.