Жар предательства - Дуглас Кеннеди Страница 17

Несмотря на близость Атлантики, воздух был до того выжженный и раскаленный, что через пятнадцать минут ходьбы по рынку моя одежда – свободная футболка, холщовые штаны – пропиталась потом. Равно как и футболка с шортами, что надел Пол, когда утром его вещи принесли из прачечной (он не поступился своим принципом «в джеллабе на улицу ни ногой»). К тому времени мы уже успели сытно позавтракать на террасе. Потом занялись обустройством «мастерской под открытым небом», как выразился Пол. По его просьбе я помогла ему вынести на балкон стол из маленькой гостиной, который мы поставили в углу, под свесом кровли, откуда ему открывался прямой обзор на крыши домов. Сказав, что сейчас придет, Пол выбежал куда-то и через десять минут вернулся с ярким полосатым зонтиком, который, по его словам, он купил в одной из местных лавок. Установив пластиковую подставку так, чтобы зонтик закрывал от солнца весь стол, Пол стал готовить свое рабочее место. Открыл папку с чистыми листами для рисования, аккуратно разложил на лакированной поверхности стола восемь карандашей. Потом надел шляпу «сафари», сел и, глядя на крыши, принялся запечатлевать на бумаге их замысловатую архитектуру. Стоя в дверях балкона, я добрых десять минут наблюдала за работой мужа. Меня восхищали точность и глубина его восприятия, поразительное умение выдерживать линию, погруженность в выполняемую работу, кроме которой, казалось, он ничего вокруг не замечает, жесткая самодисциплина, просыпавшаяся в нем, когда он рисовал. Я смотрела на него и ощущала странный прилив любви к этому очень талантливому, взбалмошному человеку.

Я ушла с балкона и организовала собственное рабочее место: ноутбук; блокнот «Молескин» ^[45], купленный перед отъездом; старая авторучка «Шейфер» ^[46], принадлежавшая моему отцу, – красная, с хромированной отделкой, напоминавшей гребни на винтажном «шевроле». Отец всегда заполнял ее красными чернилами, что неизменно забавляло маму. «Вся твоя жизнь сводится к тому, чтобы запасаться красными чернилами», – частенько говорила она ему. Но отец однажды объяснил мне, что этот цвет он любит за сочный оттиск, что тот оставляет на бумаге:

– Как будто написано кровью.

Только я собралась сделать в своем блокноте первую алую запись, ожил телефон на тумбочке у кровати. Я сняла трубку и услышала голос портье, сообщившего мне:

– Здесь внизу вас ждет учитель французского.

Месье Пикар оказался весьма расторопен, ведь репетитора я попросила его найти только вчера.

Я направилась из номера, а Пол крикнул мне вдогонку:

– Человек, что будет давать тебе уроки, кто бы он ни был, нуждается в работе. Больше, чем на семьдесят пять дирхамов в час, не соглашайся.

– Но это же всего девять долларов.

– Здесь это большие деньги, поверь мне.

Спустившись в вестибюль, я увидела у стойки портье застенчивую молодую женщину. Несмотря на то что пришла она в хиджабе – в головном платке, позволявшем видеть все ее лицо целиком, – на ней были синие джинсы и цветастая блузка, которая, даром что полностью скрывала ее шею и плечи, смотрелась бы вполне уместно в обществе 1960-х годов. Этакий налет хиппового шика в стиле ретро. Сразу было видно, что перед вами молодая женщина, застигнутая на границе двух несопоставимых миров.

Я протянула ей руку. Она пожала ее. Рукопожатие у женщины было некрепкое, ладонь влажная – верные признаки того, что она пребывает в крайнем волнении. Стараясь избавить ее от смущения, я жестом предложила ей пройти к двум пыльным креслам в углу вестибюля, где мы могли бы побеседовать в спокойной обстановке, и попросила портье принести нам два стакана мятного чая. Женщина страшно робела и, казалось, была готова во всем мне угождать. Звали ее Сорайя. Берберка с самого юга страны, из области, расположенной в глубине Сахары. Сорайе было двадцать девять лет, она преподавала в местной школе. Ненавязчиво расспрашивая ее о том о сем, я выяснила, что Сорайя окончила университет в Марракеше и даже год проучилась во Франции. Визу ей продлить не удалось, и она вернулась домой. Языки были ее страстью. В дополнение к местным – арабскому и французскому, – она освоила английский и теперь учила испанский.

– Но с марокканским паспортом трудно жить и работать где-то еще, – посетовала она мне.

– Значит, вы никогда не жили ни в Англии, ни в Штатах? – уточнила я, восхищаясь ее познаниями в английском языке, на который мы время от времени переходили, хотя с первых минут договорились, что в общении будем придерживаться правила «только на французском».

– Это моя мечта… побывать в Нью-Йорке или в Лондоне, – призналась она со стеснительной улыбкой. – Но если не считать Франции, больше я нигде не бывала за пределами Марокко.

– Как же вам удалось так хорошо выучить мой язык?

– Учила его в университете. Смотрела все, какие можно, американские и английские фильмы, а также телевизионные программы. Читала много романов…

– Какой ваш любимый американский роман?

– Мне очень понравилась книга «Над пропастью во ржи» ^[47]… Холдена Колфилда я считала своим героем, когда мне было пятнадцать.

Я поведала ей, что французский начала учить в Канаде и этим летом, приехав сюда с мужем-художником, решила во что бы то ни стало за месяц освежить свои познания в этом языке.

– Но вы и так хорошо на нем говорите, – заметила Сорайя.

– Вы мне льстите.

– Я констатирую факт… хотя иностранный язык нужно постоянно поддерживать в рабочем состоянии, иначе он забывается.

Она поинтересовалась, как я узнала про Эс-Сувейру. Спросила, чем Пол занимался в Марокко, когда был здесь более тридцати лет назад. Полюбопытствовала, где мы живем в Штатах и понравится ли ей Буффало.

– Буффало нельзя назвать очень уж космополитским или утонченным городом.

– Но ведь вы там живете.

Теперь пришла моя очередь покраснеть.

– Не всегда удается жить там, где хотелось бы, – ответила я.

На мгновение закрыв глаза, она нагнула голову и согласно кивнула.

– Итак, если я хочу за месяц восстановить беглость своей французской речи, сколько часов в неделю мне необходимо заниматься? – спросила я.