Чему не бывать, тому не бывать - Анне Хольт Страница 17

Мужчина был в два раза выше ее и в два раза моложе. Он, судя по всему, гораздо хуже умел скрывать свои эмоции. Когда он пожимал руку Ингвара, его ладонь была влажной. Взгляд несколько секунд метался из стороны в сторону, пока он наконец не взял себя в руки и не улыбнулся. Одновременно с этим он кивнул, даже почти поклонился, как будто понимая, что его приветствие получилось не слишком удачным.

— Я могу вам чем-то помочь? — спросила Кари Мундаль. — Туалет? Вон там. — Она указала на дверь. — Когда вечер памяти закончится, — добавила она, — мы подадим закуски. Только бы их хватило! Мы, конечно, не ожидали, что придет столько людей. Но лучше меньше, чем ничего. Вибекке ведь... — Она торопливо провела рукой по волосам.

Кари Мундаль, жена хозяина дома, была общественной иконой хорошей старомодной домохозяйки: не работала, сидела дома с четырьмя дочерьми и тремя сыновьями и обожала мужа, который никогда не скрывал, что верная супруга является главной причиной его успеха на политической арене.

— Во всех домах должна быть Кари, — часто повторял он в интервью, не обращая внимания на горячие протесты молодых женщин. — Одна Кари дома стоит десяти Кари в офисе!

Кари Мундаль следила за домом и гладила рубашки больше сорока лет. Она охотно общалась с журналистами из еженедельников и субботних развлекательных программ и после того, как муж ушел из большой политики, стала национальным талисманом, простой, милой и ясно мыслящей маленькой бабушкой.

— Вы туалет искали? — еще раз спросила она, снова указывая в сторону.

— Да, — ответил Ингвар. — Обидно уходить во время речи вашего мужа...

— Ну, надо так надо, — прервала Кари Мундаль. — Пойдем, Рудольф?

Рудольф Фьорд еще раз неуклюже поклонился, ему явно было не по себе. Он последовал за Кари, дверь в гостиную открылась и бесшумно закрылась за ними.

Ингвар остался в одиночестве.

Голос в гостиной звучал теперь монотонно. Ингвар с любопытством подумал, начнет ли собрание петь. Тело Вибекке Хайнербак нескоро еще предоставят для похорон. Казалось бы, в нынешнем вечере памяти не было ничего странного, однако, придя сюда, он поймал себя на мысли: есть что-то пошлое в том, чтобы устраивать такой вечер здесь, в частном доме, как импровизированный, но на самом деле хорошо организованный спектакль.

Когда Ингвар заглянул в кухню, в которой ссорились до этого Рудольф Фьорд и Кари Мундаль, он окончательно утвердился в этой мысли. Кухня была огромная, спланированная словно бы в расчете на приемы, подобные сегодняшнему. На столе и на полках плотно стояли серебряные блюда с бутербродами и аппетитными закусками, зажатые мисками разноцветных салатов. У стены громоздилось несколько ящиков с минеральной водой. На подоконнике, который был полметра в ширину и не меньше двух метров в длину, хозяйка расположила множество бутылок белого и красного вина, некоторые из них были уже открыты.

Ингвар осторожно поднял пленку на одном из подносов, сунул в рот три кусочка курицы и вышел из кухни.

Он заметил комнату в конце холла. Пока он энергично жевал и пытался отыскать свое пальто в свалке верхней одежды, пиджаков, шляп и шарфов, его вдруг осенило, что фру Мундаль не спросила, кто он такой и зачем пришел. Она вряд ли могла знать его: Ингвар только один раз давал интервью одному из национальных телеканалов, а днем позже пообещал себе и своему начальству, что это никогда не повторится.

Наконец он нашел пальто и вышел.

Ссора, подумал Ингвар, когда промозглый морской ветер ударил ему в лицо. Ссора в такой день. Между маленькой фру Мундаль и Рудольфом Фьордом, вторым человеком в партии и, если верить газетам, очевидным преемником Вибекке Хайнербак. Причина для ссоры, по-видимому, была настолько серьезной, что они не позаботились даже о том, чтобы присутствовать в гостиной во время речи Хёля Мундаля.

Порыв ветра заставил подол пальто захлопать по ногам. Ингвар съежился от холода и побежал тяжелыми шагами по крупному гравию.

Эта ссора вовсе не обязательно должна иметь отношение к смерти Вибекке, но все же...

Подходя к машине, он услышал звук снижающихся вертолетов. Их было два, один сел на невысокой скале к востоку, второй — на воду в нескольких сотнях метров от берега. Он разглядел, что и маленький катер у причала тоже принадлежит полиции. Вдоль дороги Ингвар насчитал пять полицейских в форме, все они были вооружены.

Собрание в доме может теперь чувствовать себя в безопасности.

Настолько, насколько это вообще возможно, подумал он, заводя машину.

Ингвар выплюнул лист петрушки и был вынужден проехать задним ходом пятьдесят метров, прежде чем смог повернуть.

Главные страдания причиняла вовсе не физическая боль, к ней она давно привыкла. Рассеянный склероз разрушал ее тело уже больше двадцати лет. Ей было всего шестьдесят семь, однако жизнь близилась к концу; это Ивонне Кнутсен хорошо понимала. Организм еле работал. Пролежни мокли и болели. Она лежала, вытянувшись, в кровати, в безобразной комнате, в больнице, которую всегда терпеть не могла. Скорбь забирала у нее последние силы.

Бернт был, конечно, очень мил. Он каждый день приводил с собой Фиореллу и сидел у нее подолгу несмотря на то, что Ивонне часто впадала в дремоту. Лекарства, которыми ее потчевали врачи, становились все сильнее.

Она хотела умереть. Бог категорически отказывался ее принимать.

Самым ужасным в этом вечном лежании было время. Когда ничего нельзя делать, оно вырастает, сворачивается кольцами, кругами, широко простирается изгибами, пока не возвращается обратно в исходную точку: ей ничего этого не надо. Ее время на земле должно было закончиться уже давным-давно, и скорбь делала попытки хрупкого тела выжить еще более невыносимыми.

Фиона была хорошей дочерью. Они, конечно, ссорились, как все матери и дочери, и иногда их отношения становились прохладными; но чего же еще можно было ждать? Но и мирились они легко, и все быстро возвращалось на круги своя. Фиона была милая. Подруги Ивонне частенько говорили раньше, когда она еще была в состоянии приглашать кого-то на чашку кофе или даже, в хорошие дни, на обед:

— Счастливая ты, Ивонне.

Фиона никогда ее не бросала.

У них двоих была тайна. Такая большая, что стала невидимой.

Как время растягивается, если в нем нет потребности, точно так же и тайна может разрастись до таких масштабов, что становится невидимой. Поначалу она разделяла их, как колючий терновый куст. Когда стало невыносимо терпеть, они на удивление легко справились, сказав себе: «Мы забудем об этом».

Ивонне Кнутсен отчетливо слышала свой тогдашний уверенный голос, исполненный решительного стремления покровительствовать: «Мы забудем об этом».

И они забыли.

Теперь Фиона умерла, и одиночество подарило тайне новую жизнь. Тайна преследовала ее, особенно по ночам, когда ей казалось, что она может разглядеть ее, как тень за окном. Тайна обернулась тихим мстителем, который наконец-то нашел случай помучить Ивонне сейчас, когда ей не с кем было забывать.