Долгая смерть Лусианы Б. - Гильермо Мартинес Страница 17

Я не спал всю ночь и сейчас не совсем был готов к предстоящей баталии, но зато сделал все возможное, чтобы фарс удался, пусть для этого и пришлось немного покривить душой. Я поставил перед собой задачу максимально точно передать рассказ Лусианы с момента ее появления у меня в квартире, попытался вспомнить все вопросы, которые задавал ей, все места, в которых она замолкала или колебалась, все ее неоконченные фразы. Но я намеренно опустил свои размышления и впечатления — особенно по поводу ее внешнего вида и психического состояния. На бумаге остались голый диалог и общая переменчивая тональность разговора, которую я попытался передать словами за неимением магнитофонной записи. Я работал с той гипнотической сосредоточенностью, какая наступает по ночам после нескольких часов умственного напряжения, преследуемый одним и тем же воспоминанием: лицо Лусианы в сгущающихся сумерках и ее крик, исполненный страха смерти и мольбы о помощи. По ходу дела я постоянно что-то исправлял и добавлял детали, к утру все медленнее всплывавшие в памяти. В результате на рассвете я имел около двадцати страниц печатного текста — ту самую приманку, с которой и явился ровно в шесть к Клостеру.

Несколько секунд я любовался внушительной железной дверью и лишь потом нажал на звонок. Когда дверь, тихо прогудев в ответ, впустила меня в вестибюль с большой мраморной лестницей, обилием бронзы и старинными зеркалами, я испытал восхищение, граничащее с завистью, какую всегда вызывает чужое богатство, и невольно задался вопросом, сколько же тысяч экземпляров книг нужно было продать, чтобы поселиться в таком доме и в таком районе. Клостер ждал меня наверху. Протягивая руку, он вгляделся в мое лицо, словно хотел удостовериться, что мы не встречались раньше. Он оказался выше, чем можно было предположить по фотографиям, и, хотя ему, скорее всего, перевалило за пятьдесят, в его по-юношески подтянутой, атлетически сложенной фигуре угадывалась сила, которой он наверняка был не прочь похвастаться. И вообще по внешнему виду он напоминал скорее профессионального пловца, чем писателя. Но если тело его еще сохраняло притягательность, то лицо было изможденным, будто кто-то безжалостно ободрал с него все мясо, оставив хищно выступающие кости, а глаза, наоборот, утопил, и взгляд их из холодных голубых впадин был неприятен своей пристальностью. Клостер коротко и сухо пожал мне руку и таким же скупым жестом указал путь в библиотеку. Он не снизошел даже до намека на улыбку или непременного обмена банальностями, словно сразу хотел дать понять, что я — нежеланный гость. Но как ни парадоксально, отсутствие привычного хозяйского радушия облегчало задачу, поскольку ни он, ни я не питали никаких иллюзий. Он указал мне на кресло и предложил кофе, от которого я не отказался, хотя с утра для бодрости выпил не одну чашку, а как только он исчез в одном из коридоров, тут же встал и начал осматриваться. Библиотека была солидная, шкафы с открытыми полками высились почти до потолка, однако благодаря двум окнам с витражами воздух здесь был легким и свежим, и ощущения замкнутого пространства не возникало. У одного из кресел стоял торшер, Клостер наверняка там читал. Я пошел вдоль шкафов, время от времени дотрагиваясь указательным пальцем до корешков. На одной из полок, между двумя энциклопедиями, не особенно на виду, но и не в самом дальнем углу, лежал французский орден Почетного легиона на трехцветной ленте. Между окнами стоял более узкий шкаф, из кедра, с застекленными дверцами. Здесь Клостер хранил разные издания своих книг — от дешевых карманных до роскошных томов в твердых переплетах, в том числе и переведенных на десятки других языков. И снова постыдное чувство, которое, независимо от Лусианы, подвигло меня на написание той позорной статьи и которое можно выразить фразой: «Почему он, а не я?» — кольнуло меня, на этот раз сильнее. В свое оправдание могу лишь сказать, что перед таким шкафом трудно не почувствовать себя лишенным всего и униженным Энохом Сомсом. [11]Напротив коридора, по которому ушел Клостер, был еще один, более тесный и низкий, ведущий, видимо, или в подсобные помещения, или в его рабочий кабинет. В это время дня в нем уже царил полумрак, однако мне показалось, что обе стены завешаны фотографиями в рамках. Не в силах сдержать любопытство, я подошел поближе. Удивительно красивая девочка лет трех или четырех, с растрепанными волосами, в платье в горошек, стоя на стуле, пытается дотянуться Клостеру до макушки, а он, совершенно на себя не похожий, с восторженной улыбкой на лице ждет, пока маленькая ручка дотронется до него. Снизу вверх под углом по фотографии шел разрез, словно с помощью ножниц кого-то аккуратно с нее удалили. В это время со стороны кухни раздались шаги, и я вернулся в кресло. Клостер поставил на стеклянный столик две большие кружки и пробормотал что-то насчет отсутствия сахара. Сев напротив, он тут же взял прозрачную папку, в которой я принес свои листки.

— Значит, это и есть та история, — сказал он.

Больше почти за сорок минут Клостер не произнес ни слова. Сначала он вынул все листки из папки и сложил их стопкой на столе, потом начал брать по одному, читать и складывать в другую стопку, текстом вниз. Я был готов к тому, что он станет возражать, возмущаться, в какой-то момент отшвырнет мою писанину в сторону или даже порвет, а он не издавал ни звука, только все больше мрачнел, словно написанное опять погружало его в мучительное прошлое и надоедливые призраки являлись вновь. Лишь пару раз он недоверчиво покачал головой, а когда наконец закончил, уперся невидящим взглядом в пустоту, будто вообще забыл о моем существовании. Он не посмотрел на меня даже тогда, когда я спросил, что он об этом думает, только повторил мои слова, словно вопрос задал не сидящий напротив человек, а его собственный внутренний голос.

— Хотите знать, что я об этом думаю? Думаю, это изумительная клиническая история из тех, что приводит Оливер Сакс. [12]Извлечение камня безумия. Видимо, я должен поблагодарить вас, что не фигурирую здесь под своим настоящим именем. Кстати, почему вы выбрали для меня именно это? — И он с видимым неудовольствием произнес его.

— Я искал имя, которое по звучанию напоминало бы о чем-то замкнутом, например о монастыре, — попытался объяснить я, удивляясь, что его задело имя, а не выдвинутые обвинения.

— Ах, о чем-то замкнутом. А вы тогда кто? Открытый Оверт? [13]

Я удивился еще больше. Вот уж не предполагал, что Клостер читал Генри Джеймса, тем более — что он с ходу, провоцируя меня, назовет имя одного из его персонажей. Это могло означать только одно: он читал также мою серию статей о Джеймсе, а следовательно, и критическую статью о себе, опубликованную в том же журнале, и теперь играл со мной в кошки-мышки. Естественно, вслух я высказал только мысль о том, что не подозревал о его интересе к Джеймсу, и это, похоже, его раздосадовало.