Химия Ее Величества - Ирина Дегтярева Страница 17

Богданов отмахнулся и пошел к машине, раздраженно смяв окурок в металлической чаше урны. Однако, перед тем как сесть, он вдруг предложил:

— Хочешь за руль? А то Люська тебя совсем ни во что не ставит. У нее машина есть, у Васьки твоего и у Петьки. А что у тебя? Старенькие часы «Orient», которым сто лет в обед, и видавший виды портфель. Она тебе дает порулить на своем авто по большим коммунистическим праздникам.

Богданов недолюбливал жену друга, впрочем, Людмила отвечала ему горячей взаимностью. Но теперь Вячеслав злился, что Олег не повел себя с Багриком деликатно. Хотя, по мнению Ермилова, он был и так слишком мягок с ним. Пока просто не стал углубляться в дознание, поскольку мишень его устремлений — Евкоев, а «яблочко» на этой воображаемой мишени — англичанин.

— Зачем мне машина? На метро гораздо удобнее. А то и на служебной. Чего ты взъелся? Тебя бросила очередная официантка из министерской столовки? — не остался в долгу задетый за живое Ермилов. Он иногда в плохом настроении дома возмущался, что даже старый пес Мартин вытирает о него лапы.

Богданов посопел, сам влез за руль и молчал, наверное, полчаса. Олег сделал вид, что задремал, а сам представлял невеселые перспективы. Как он будет докладывать Плотникову результаты командировки? Само слово «результаты» объемнее, чем то, с чем он придет к шефу.

«Нет, пожалуй, есть кое-что, — попытался он утешить себя. — Первое — псевдоним Евкоева, присвоенный ему в Сирии, это уже немало. Но мы его знали. Зато брат не мог его взять из воздуха. И это уже кирпичик в доказательной базе. — К тому же это натолкнуло Олега на идею: — Под этим именем его могли знать другие, задержанные ранее в России игиловцы. Они давали показания, упоминали боевиков, с которыми проходили обучение в военных лагерях. — Олег вздохнул, понимая, что это колоссальный пласт работы — перелопатить допросы всех игиловцев, задержанных и осужденных, выявить упоминание всех Ахмадов, провести опознание. — Сизифов труд, — подумал он, приоткрыв глаза и поглядев на мрачного Богданова, который так старался угодить другу, а тот не оправдал его надежд и отчего-то не стал ликовать по поводу мелочевки, выловленной в Магасе. — Второе… — Ермилов закрыл глаза и попытался сосредоточиться. — Что еще? Крохи. Информация о том, что его сдал именно брат. Показания Багрика. Ну дам я прослушать эти показания Рашиду. Он скажет, что брат врет, потому что сам имеет отношение к ИГИЛ. Может такое быть? Может. Подобный расклад меня не устраивает. Вот если использовать показания Багрика в качестве дополнения к чему-то весомому. Скажем, фотографиям Рашида с игиловцами, одетыми в камуфляжи, с черными повязками на головах. Третье — упоминание лагерей, где бывал Евкоев: «Адам муаскар», «Муаскар Сабри» и «Джараблюс». Возможно, там же бывал и англичанин. Но это важно, если Рашид все же начнет давать показания или появятся еще чьи-то показания. Такая информация носит характер дополнительной, уточняющей. Но и она пойдет в нашу копилку. Тот лагерь рядом с Газиантепом, это, очевидно, имелась в виду территория Сирии. Газиантеп находится на границе Турции. Там теперь полно сирийских беженцев, среди них маскируются боевики. В Газиантепе уже задерживали некоторых игиловцев. Этот город более религиозный, чем почти светский Стамбул».

— Хочешь посмотреть ингушские знаменитые башни? — вдруг спросил Богданов. — А то уедешь и не поглядишь тут ничего. Это как в Чечне, помнишь? Мы видели только развалины и трупы. Чертова служба, чертова работа! — он шарахнул ладонью по рулю. — Сейчас заедем во Владикавказ, искупаемся. Там есть озеро, где народ купается. У них это называется Водная станция.

— Валяй. Все одно до самолета надо время убить, а в Москве начнут убивать меня…

— Руководство? — понятливо кивнул Богданов. — Охота тебе было в это ФСБ! Уже прокурором бы стал.

Пляж оказался вполне себе цивильным. Местами даже песчаный. Кабинки для переодевания, душевые… Смуглые детишки, словно поджаристые ожившие пряничные человечки, с визгом носились вдоль кромки воды. Это искусственное озеро, чистое и освежающее, набирали весной из родников.

Олег наплавался и прожарился на солнце. Почувствовал, что здорово обгорел, только уже в машине по дороге в Джейрах. От жара, который источала кожа, и в особенности лицо и его высокий лоб, подвергшиеся наиболее активной атаке кавказского солнца, спасал кондиционер.

Горы за окном машины, знакомая природа и… Он точно так же обгорел тогда по приезде в Грозный, в 1996 году. Возили его, правда, либо на уазике, либо на БТРе, переодели в камуфляж, всучили автомат Калашникова, чтобы его гражданский вид и безоружность не бросались в глаза. Кроме того, его в прокуратуре заставили взять с собой и табельный ПМ.

Другой следователь вел то дело, но ехать на войну никто не хотел, а Олег был в составе следственной группы. Правда, Люська утверждала, что эта командировка не входила в его обязанности — он сам напросился.

Уголовное дело тогда было возбуждено по фактам крупных хищений государственных денег членами правительства Доку Завгаева. Подозревали мэра Грозного. Дело передали из прокуратуры Чечни в Генпрокуратуру.

Были ранение, орден Мужества, и остались воспоминания о проведенных на войне неделях как одних из самых значимых в его жизни. Парадоксально. Там все обрело для Олега истинные краски. Тогда он и решил менять свою дальнейшую судьбу. Ему хотелось получить возможность по-настоящему влиять на ситуацию, а не делать вид, не имитировать следствие. Ермилов понимал, что в ФСБ будет сложностей не меньше. Но они другого порядка, когда не придется себя ломать через собственное же колено.

«Я, конечно, карась-идеалист, — подумал он, глядя на холмы вдоль дороги. — Но я просто хочу служить Родине. Вот, наверное, потому и чувствовал себя на войне в своей тарелке».

Он сам не воевал, а то, что попал под страшный обстрел, Олег в расчет не брал. Но проникся ощущением боевого братства, когда жил на пункте временной дислокации собровцев. Его спецназовцы приняли как своего, и до сих пор он с ними общался. В отряде из старичков уже никого не осталось, всех почти ушли. Реорганизация раскидала опытных парней, прошедших две войны, а некоторые застали и Афган, как погибший в 2001 году майор Витя Матвеев.

В редкие моменты, когда Люська решалась вылезти из оболочки деловой адвокатессы и циничной бабы, она гладила Олега по щеке и объясняла его ностальгию и тоску по тем временам чем-то вроде военного синдрома, который ударил по Ермилову как натуре мнительной и впечатлительной.

«Бедный Ермилов, — говорила она. — Ты как черепаха, у которой украли ее панцирь. Все пропускаешь через себя, потому и следователем был хорошим, проникался ситуацией и личностью подследственного. Ты, правда, носишь с собой свой панцирь и иногда прячешься под него или за него. Это как атавизм. Вот и чеченский синдром ухитрился подхватить как особо везучий, хотя и был там всего ничего. Но еще полежал в госпитале, понасмотрелся, понаслушался».

А ему казалось, что Короткова ничего не понимает и недолюбливает Богданова оттого, что считает их дружбу блажью Олега. Однако Люська просто старалась изолировать его от воспоминаний о тех временах, которые неизменно будил своим появлением Богданов, будоража Ермилова, даря ему бессонницу.