Анатомия скандала - Сара Воэн Страница 16

– А по этой лестнице еще кто-нибудь живет? – спросила она.

* * *

Как выяснилось, Элисон Джессоп жила в другой части общежития, и специальность у нее была не английская литература, но Холли потянуло к ней, как железные опилки к магниту. Вначале ее внимание привлек смех Элисон: теплый, добродушный и неожиданно густой для такой миниатюрной миловидной девушки, откидывавшей назад волосы движением головы и лучезарно улыбавшейся в столовой парню, сидевшему через два ряда темных столов. Над Элисон висели тяжелые холсты в рамах – портреты знаменитых выпускников: архиепископ Кентерберийский, премьер-министр Великобритании, лауреат Нобелевской премии по литературе, актер, – а справа и слева от нее сидели серьезные мальчики (тоже с математического факультета, как позднее узнала Холли), бледные, прыщавые, с жидкими сальными волосами завсегдатаев библиотек. Элисон, с ее гортанным смехом и неоново-розовой кофточкой под короткой черной мантией, казалась взрывом красок, оазисом гламура среди темных деревянных панелей сумрачного зала, освещенного мигающими светильниками.

Акцент уроженки Лидса у Элисон был менее заметен, чем у Холли, – так, усредненный северный на слух соучеников-южан с их ленивой гнусавостью, резким «р» и звуком «эй», который они тянули тепло и снисходительно, а Холли и Элисон произносили коротко и плоско. Элисон окончила частную школу и могла бы стать в Оксфорде своей, но она намеренно подчеркивала свое северное происхождение, не считая его позорным клеймом, в отличие от Холли. «А где же тут пирог с подли-и-ивой?» – тянула она в очереди в столовой с утрированными интонациями любительницы голубей и набрасывалась на еду с такой решимостью, что невольно думалось: такая и на жизнь в Оксфорде набросится с тем же аппетитом.

Это должно было бесить – и бесило бы, будь Элисон синим чулком или коротко стриженной толстушкой, как Холли, но она была просто создана для коктейльных платьев. У Эли было ангельское личико сердечком, большие голубые глаза и чувственные, четко очерченные губы, в которых часто виднелась незажженная сигарета, а мятая пачка лежала в заднем кармане.

Специальность Элисон тоже должна была намекать на занудство характера, но противоречия, из которых была соткана эта девушка – милое личико и дерзкий смех, скучный, сложный предмет и жизнерадостная натура, – интриговали и пленяли. Элисон тоже прониклась к Холли симпатией.

– Черт, ну вот я тебя и нашла, – заявила она в первый же вечер со страстностью, характерной для знакомств первой недели – альянсов, из которых многие не могут выпутаться весь семестр, а то и курс, и осушила стакан разбавленного сидром пива с черносмородиновым ликером. – Ну что, выпьем еще?

С Элисон Оксфорд начал казаться Холли терпимее – по крайней мере, по части общения: академическая сторона вообще не представляла для нее трудности. В первом семестре они изучали средневековую литературу и викторианских авторов, по одному в неделю: Харди, Элиот, Патер, сестры Бронте – Шарлотта и Эмили, Теннисон, Браунинг, Уайльд, Диккенс (на последнего отвели две недели, снизойдя к объему его творчества).

Прочесть книги, непонятно как ускользнувшие от всю жизнь жадно читавшей Холли, было несложно – они имелись в библиотеке. Так же легко оказалось и овладеть наукой писать сочинения, потому что Холли была организованной и дисциплинированной, много работала и устанавливала для себя реалистичный срок, когда садиться за еженедельное сочинение (в восемь вечера накануне коллоквиума, который шел первой парой на следующий день). Она занималась с не свойственными ее возрасту ответственностью и зрелостью, появившимися у нее еще в школе, где ровесники ее игнорировали и книги стали единственным убежищем от непрекращающихся издевательств. Но стать своей в Оксфорде оказалось задачей куда более сложной.

Острота вопроса поубавилась с появлением Элисон, которую Холли побаивалась бы, не будь они землячками. Йоркшир и Мерсисайд, сливаясь в один сплошной непонятный «суро-о-овый» север, делали Элисон и Холли двумя белыми воронами в единообразной черной стае. Конечно, не только они выделялись из массы общительных южан – выпускников частных школ: на их потоке был и открытый гомосексуалист, который в конце первого курса уехал жить в Бристоль, и азиат с математического, выделявшийся по естественным причинам. Эти белые вороны держались особняком и не общались с теми, кто бегал из библиотек в бары, из баров в комнаты, с семинаров в столовую или во двор холодными лунными ночами. Они появлялись, чтобы похлопать глазами на экзаменах, но в остальном жили в параллельной вселенной – в компьютерном классе, где находили себе друзей из других университетов на интернет-форумах.

Холли и Элисон от них отличались. Во-первых, девушки в «мужском монастыре» автоматически вызывали к себе повышенный интерес. Во-вторых, они вовсе не были социально неадаптированными – во всяком случае, Эли. И вместе с эксцентричной, остроумной, горластой подругой Холли какое-то время удавалось участвовать в студенческой жизни, держась за фалды Элисон.

В конце первой недели, называемой отчего-то нулевой, шум из бара в подвале распространился по всему общежитию. Густой утробный мужской смех смешивался с визгливым и делано веселым хохотом девиц, пытавшихся вписаться в коллектив.

Конденсат буквально стекал по ступеням: в тесном зальчике дышали более восьмидесяти студентов. Холли проталкивалась сквозь толпу вслед за Элисон, когда ее нечаянно прижали к мокрой спине молодого человека. Футболка на нем промокла от пота, а ягодицы, обтянутые джинсами, показались горячими даже через одежду.

– Два «Змеиных укуса» с ликером, – сказала Эли бармену, небритому красавцу-третьекурснику. Запустив пальцы в вырез кофточки, она выудила из лифчика смятую банкноту в пять фунтов, а три фунта сдачи затолкала в карман джинсов.

Нижний слой коктейля оказался приторным и липким – к горлу Холли подкатывал противный комок, когда она пробиралась в плотной массе пульсирующих тел. Общий разговор то стихал, то оживлялся и тогда усиливался до крика. В углу бара висел табачный дым, колечками вылетавший изо рта Неда Иддслея-Флайта, приветствовавшего Холли ироническим кивком, и других одинаково одетых третьекурсников – рубашки с подвернутыми манжетами и приспущенные джинсы, над поясом которых виднеется резинка трусов от «Кельвин Кляйн». Волосатое запястье Неда было обвязано тесемкой.

Девушки протолкались в самый дальний угол бара, за бильярдный стол. Время было позднее, бар уже закрывался. Холли рвалась поработать в библиотеке, но Элисон, озадаченная поведением подруги («Незачем быть такой зубрилкой»), затащила ее сюда. В этом темном углу пили, наверное, уже несколько часов. Холли поскользнулась на разлитом сидре, гулко задела бедром темный деревянный стол и сконфузилась, когда кто-то схватил ее под локоть и помог восстановить равновесие, небрежно приобняв за талию.

– Да это малютка первокурсница! Куда спешишь? – прокричал парень ей в ухо.

Холли почувствовала, как напряглось ее тело от мимолетного прикосновения. Студент не имел в виду ничего такого, но все равно это было неожиданно. Холли сразу вспомнилась фраза «Трахни первокурсницу», гудевшая в столовой, когда второкурсники оценивали новеньких. Холли покосилась на парня: что это он задумал? Но он уже отпустил ее и, запрокинув голову, залпом пил пиво из пинтовой кружки. Его кадык двигался вверх-вниз, золотистая жидкость лилась в горло, а Холли смотрела как завороженная, не в силах забыть прикосновение его пальцев.