1977. Кошмар Чапелтауна - Дэвид Пис Страница 16

– Пожалуйста, не ешьте мои пальцы, возьмите лучше мои зубы. Возьмите, мне самому они уже не нужны. Но мне нужна соль, нет ли у вас соли, ну хоть щепоточки?

Я прохожу мимо него и поворачиваю на Френчвуд-стрит.

– СОЛЬ! – вопит он мне вслед. – Чтобы мясо не испортилось!

Черт.

Улица погрузилась в темноту.

Предположительно смерть наступила между одиннадцатью вечера и часом ночи. Примерно в это время ее вышвырнули из паба.

После дождя на улице было еще темнее, чем сейчас. Потом поднялся ветер.

Кирпичи у гаража почти вывалились, они влажные и не высыхают даже в мае.

И тут я снова чувствую это. Я жду.

Я открываю дверь.

Оно там, смеется:

А тебя так сюда и тянет?

У меня в руке фонарик, я включаю его.

Она задирает юбку и спускает коричневые колготки, из которых вываливаются ее дряблые ляжки.

Я осматриваю помещение, на меня словно что-то давит.

Я не смогу

Снаружи из машины доносится музыка, громкая, быстрая, плотная.

Она улыбается, пытается надрочитъ мне, чтобы у меня встало.

Музыка прерывается.

Сейчас встанет.

Тишина.

Я разворачиваю ее, стягиваю блестящие черные трусы в белых полосках, я увеличиваюсь в размерах, вот, уже лучше, она начинает насаживаться на мой член.

Здесь есть крысы.

Но я не этого хочу, я хочу в задницу, но она протягивает руку и направляет меня в свою огромную растопыренную мохнатку.

Огромные крысы у меня под ногами.

Я вхожу в нее и выхожу, она опускается на колени…

Обратно наружу, меня рвет, пальцы в стену, в крови.

Я смотрю вдоль по улице – никого.

Я утираю слюни и рвоту, слизываю кровь с пальцев.

Вдруг крик:

– СОЛЬ!

Я подскакиваю.

Черт.

– Чтобы мясо не испортилось.

Бомж стоит рядом, смеется.

Сука.

Я толкаю его к стене, он спотыкается, падает, пялится снизу вверх на меня, в меня, сквозь меня.

Я размахиваюсь, мой кулак впечатывается в его щеку.

Он сворачивается в клубок, поскуливая.

Я снова бью его. Мой кулак словно сам по себе отскакивает от его затылка к стене.

От досады я пинаю, пинаю, пинаю его до тех пор, пока не чувствую крепко обхватившие меня руки, не слышу шепот Радкина:

– Тихо, Боб, тихо.

В углу фойе старинной почтовой гостиницы я упрашиваю, умоляю в телефонную трубку:

– Ну прости, мы думали, что вернемся в тот же день, но они хотят, чтобы мы…

Она не слушает, я слышу плач Бобби, она говорит, что я его разбудил.

– Как отец?

А как я, блин, думаю? И вообще, мне, как видно, наплевать. И поэтому не стоит зря сотрясать воздух.

Она бросает трубку.

Я стою, вдыхаю доносящийся из ресторана запах жареного, слушаю голоса сидящих в баре: Радкин, Эллис, Фрэнки и еще человек пять престонских полицейских.

Я рассматриваю свои пальцы, костяшки, царапины на ботинках.

Я снова снимаю трубку и набираю Дженис, но у нее по-прежнему никто не отвечает.

Я смотрю на часы: второй час.

Она работает.

Трахается.

– Они уже закрываются, мать их растак. Нет, ты представляешь? – говорит Радкин, направляясь к сортиру.

Я возвращаюсь в бар и допиваю свое пиво.

Они все уже нажрались, и серьезно.

– А что, бля, нету в ваших краях приличных клубов, да? – спрашивает Радкин, возвращаясь из туалета, застегивая на ходу ширинку.

– Ща-ас что-нибудь организуем, – говорит заплетающимся языком Фрэнки.

Народ пытается встать, обсуждают такси, одно место, другое, рассказывают байки про какого-то мужика и бабу.

Я отделяюсь от компании и говорю:

– А мне пора на сеновал.

Меня обзывают гребаным пидором и говнюком, я соглашаюсь, притворяюсь пьяным и ухожу, спотыкаясь, прочь по слабо освещенному коридору.

Неожиданно Радкин снова меня обнимает.

– Все нормально? – спрашивает он.

– Все путем, – отвечаю я. – Просто вымотался, как собака.

– Не забудь: я всегда рядом.

– Я знаю.

Он еще крепче сжимает мое плечо:

– Ты, главное, не бойся, Боб.

– А чего мне бояться?

– Вот этого всего, – говорит он и взмахом руки охватывает разом все вокруг, потом указывает на меня.

– Да я не боюсь.

– Тогда греби отсюда, пидор ты вонючий, – ржет он, уходя прочь.

– Желаю как следует повеселиться, – говорю я.

– Смотри, осторожно, а то ослепнешь, – кричит он из другого конца коридора. – Как твой старый приятель Уолтер.

Дверь открывается, на меня смотрит какой-то мужик.

– Тебе чего?

Он закрывает дверь.

Я слышу, как в ней поворачивается замок, как он проверяет его.

Я изо всех сил стучу в его дверь, жду, потом иду в свою комнату, тыкая ключом себе в руку.

Среди ночи я сижу на краю гостиничной койки, горит свет, телефон Дженис звонит и звонит, не переставая; на постели рядом со мной лежит телефонная трубка.

Я подхожу к кровати Радкина и беру папку.

Листаю страницы, копии, которые мы повезем с собой.

Я дохожу до протокола дознания.

Я смотрю на одно-единственное одинокое несчастное слово.

Что-то не то, третья выглядит как-то не так.

Я подношу листок к лампе.

Это – оригинал.

Черт —

Радкин оставил им копию.

Я кладу листок обратно в папку и закрываю ее.

Я беру с кровати трубку.

Телефон Дженис все еще звонит.

Я кладу ее на место.

Я снова беру листок.

Снова кладу его обратно.

Я выключаю лампу и лежу в темноте престонской почтовой гостиницы, в невыносимо жаркой комнате, под гнетом.

Мне страшно, я боюсь.

Мы что-то упустили. Или кого-то.