Город Сумрак - Лолита Пий Страница 16

Около четырех утра судорога в пальцах, похмельная мигрень и навязчивые воспоминания об увиденном положили конец его писательскому рвению. Ему позарез надо было поговорить кое с кем. Он позвонил из номера в Службу установления личности и местоположения, заказал — как бывший сотрудник Криминальной службы — экстренный запрос и получил номер трейсера Чарльза Смита.

Смит на звонок не отвечал.

Мертвецки пьяный и убежденный, что единственный, у кого есть ответы, — это Глюк, Сид звонил снова и снова. На шестой попытке кто-то наконец снял трубку. Глюк — если это был он — ничего не сказал. Сид расслышал только непрерывные очереди, торжественно разряжаемые автоматы — как во времена Нарковойны, и вроде бы шум прибоя, и он подумал, не шутки ли это его мозга, перегруженного воспоминаниями и алкоголем. Так он и заснул под звук перестрелки. Три часа спустя телефон зазвонил как ненормальный, но это была всего лишь дежурная с ресепшна. Подъем, как по тревоге. Ночью рана на виске открылась, тело болело так, как будто его прокрутили в кофемолке, плюс дикое похмелье и тоска. Отличный день для встречи с семейством Венсов в полном составе. И вот теперь он стоит перед алтарем в своем темно-синем костюме для торжественных случаев — недостойный супруг, с мутным взглядом и свинцовой башкой, пытаясь под видом высоких переживаний скрыть настойчивую потребность блевать.

— Ибо то, что некогда было таинством, земным проявлением любви к Всевышнему — в доступной для нас, смертных, форме, — чему надлежало быть нерушимым и вечным, с годами утратило былое предназначение, чтобы лучше соответствовать запросам действующих лиц. И сегодня речь идет не о долге и верности. Речь идет о праве и о желании, ибо есть только одна цель, которую признает наше общественное устройство, и эта цель — счастье. Узы, скрепленные человеком, легко может расторгнуть другой человек, и если Сидни и Мира признали, что любовь прошла, не нам, собравшимся здесь, удерживать их, ибо счастья здесь больше нет.

Мира пошатнулась, и Сид не мог бы сказать, что ее подкосило — слова проповедника или просто она так удолбалась, что не могла держать равновесие. Она попереминалась с ноги на ногу, потом оперлась о руку Сида бесплотной ладонью и выпрямилась. Прикосновение дало Сиду мимолетное ощущение ожога. Искусственное солнце поднялось чуть выше, и его отблеск на лице Миры показался Сиду каким-то зловещим знаком. Счастья здесь больше нет… Он недооценил болтовню проповедника. Слова били в него, как разрывные пули. Аккуратный удар прямо в цель, а потом сотни кусочков свинца разлетелись по самым уязвимым точкам организма. Последняя фраза повисла над Сидом и Мирой, расплылась над всеми Венсами, выпросталась из галереи, вознеслась, пробила стеклянный купол и пошла витать с туманами над Городом.

Проповедник продолжал что-то говорить. Слеза катилась по щеке Миры. Сида как будто двинули под дых. Он снова стал прокручивать их с Миррой историю — как раз тогда, когда она дышала на ладан.

Их встреча: явление Миры в кабинете Сида в последний год его работы в Криминальной службе. Первое интересное дело после пожара в «Инносенс»: разборки в элитной школе. Погибший: твердокаменный учитель математики. Орудие: дуэльный пистолет с перламутровой рукояткой, возраст — две эры с гаком, коллекционная музейная штуковина. Идиот, пустивший его в ход, — Игорь Венс-младший, иначе говоря, младший брат Миры. На ту пору двенадцатилетний. Худший ученик в классе. Типичная картина.

Сид воспринял это расследование как свое личное дело. Из-за пожара в «Инносенс» и пощечины своей профессиональной чести, из-за опрятной и жалкой квартиры учителя, после которого осталась замаранная память и некрасивая жена.

Мира: в то бурное утро 12 февраля 25 года она сначала элегантно просила, потом высокомерно и отвратительно требовала, как избалованный ребенок, не привыкший встречать отказа ни в чем, пусть даже в праве на убийство для своего гнусного братца, потом приводила ловкие юридические аргументы, поражая знанием законов и процедуры, а в качестве последнего козыря хладнокровно угрожала отцовским гневом.

Сид собирался уже выставить ее из кабинета, как вдруг на его трейсер пришел розовый конвертик «Ваш шанс». В окошке замелькали параметры искомого кандидата — Сид им соответствовал на 94 процента. Сервер С — «сердце» позволил себе даже поздравить его с такой замечательной победой. Сервер С позволил себе также напомнить абоненту, что «В Светлом мире до любви — один шаг». Кстати, она уже у него в кабинете: на конвертике было имя Миры Венс.

Он поневоле хмыкнул, что сбило Миру с толку прямо во время грозной тирады. Она опешила, слегка сбавила обороты, и тут звякнул ее собственный трейсер. Она посмотрела. Нажала пару кнопок. Тоже хмыкнула:

— Похоже, и я вам подхожу, инспектор.

И даже после этого он не выставил ее за дверь.

Сид так и не узнал, был ли приговор судьи предрешен заранее благодаря прямому или косвенному давлению Игоря Венса или же ему сумели задурить голову потоком лжесвидетельств, увенчанным виртуозной — по тысяче долларов за минуту — речью адвоката. Гвоздем программы стало выступление юного Венса со скамьи подсудимых. Умереть — не встать: слезы, заикание, намеки на некие сексуальные домогательства. Впрямую ни о чем не заявляя, он намекал на худшее. Ему дали пять лет условно. И отправили в частное исправительное заведение. Сида это дело больше не касалось. Его отстранили, потому что он спал с Мирой. Он все же настоял на том, чтобы присутствовать на кремации учителя Райс-Смита. Он один стоял рядом с вдовой, двумя девочками и старушкой — видимо, бабушкой. Больше никто не пожелал прийти проститься с педофилом. А Венса-младшего через полтора года выпустили.

Сид по-прежнему спал с Мирой. И женился на ней. Были ночи, были какие-то мгновения, которые даже теперь он не мог зачеркнуть, но общая картина вызывала острое желание унести ноги. Ночи, когда лицо жены озаряло все вокруг и делало антураж приемлемым, когда оно светилось, рассекая тьму и отгоняя застарелое одиночество в темные углы. Ночи, когда он, к собственному удивлению, вываливал ей всю накопившуюся в душе чернуху, как будто так можно было от нее освободиться. Нарковойна и ее подоплека, гибель отца, жуткие преступления и его бессилие изменить хоть что-нибудь, изматывающее и бесконечное принуждение к жизни людей, дошедших до края, потому что им «обрыдло есть в одиночестве», и тяга непонятно к чему, и поиски непонятно чего, что не давало покоя, мучило, было недостижимо и вдруг являлось ему на миг — когда она засыпала в его объятьях.

А потом эта история взяла и умерла, и все, что он любил, отошло в прошлое, в другие края, покинутые безвозвратно. Мира изменилась. Перестала работать адвокатом. Отказалась от внешнего мира. Решила отныне жить одной любовью. Он не просил этого, не хотел, это было неправильно. Вскоре любовь действительно поглотила в ней все остальное. Не стало женщины, личности, а только льнущее к нему тело, молящий голос и глаза, постоянно прикованные к нему, беспокойные, пустые, неотступные, тлеющие, как два непогашенных окурка.

Он любил ее уже меньше. Она объясняла это угасанием влечения. Возненавидела свое тело за то, что оно перестало быть желанным. Решила его наказать. Стала морить себя голодом. Нюхала все больше кокаина. Пила. Перестала спать. Принимала все больше лекарств. Отупела. Он ушел от нее.