Дважды не присягают - Максим Михайлов Страница 16

Но в отпуске все равно ужасно хотелось создать качественную иллюзию именно такой вот жизни, некий эрзац светскости, манер и лоска. Важной частью данного образа было это почти ритуальное кофепитие. Потому в любую погоду, в любом настроении, он каждое утро заходил сюда, в малопосещаемое в это время заведение всего на пять столиков, где за барной стойкой его ждала улыбчивая девушка в кружевной наколке. Каждый год разная, почему-то барменши здесь надолго не задерживались. Он церемонно здоровался, усаживался всегда за один и тот же столик в углу у огромного, как магазинная витрина, во всю стену окна. Сидел и смотрел на снующих за прозрачной преградой стекла людей, на мельтешащие туда-сюда машины, наблюдал людскую суету и радовался тому, что лично он не имеет к ней никакого отношения. Как рыба, сонно и равнодушно глядящая из аквариума, из-за прозрачной, но надежно отсекающей ее от остального мира пленки прозрачного стекла.

Затем девушка приносила ему кофе, грациозно сгибалась, выставляя на стол все положенные аксессуары, и он с удовольствием наблюдал за ее точными движениями, за изгибами облаченного в строгую униформу тела, вдыхал запах ее духов и собранных в целомудренный узел волос. Иногда улыбался мечтательно, задерживая взгляд на ее миловидном личике, и тогда юная барменша забавно краснела, торопясь сбежать обратно за стойку. Он ни разу не заговорил с ней. Только делая обычный изо дня в день повторяющийся заказ. К чему? Знакомство могло разрушить все очарование момента. Пусть лучше все остается так, как есть. С возрастом начинаешь ценить многие, казалось бы, простые и обыденные вещи, перестаешь стремиться к результату, предпочитая ему сам процесс. Для него сегодняшнего, умудренного опытом, уже не молодого, что говорить, гораздо приятнее было оставить ситуацию нераскрытой, полной полунамеков и тонкой игры: таинственный элегантный незнакомец, никогда не спешащий и, не моргнув глазом, ежедневно заказывающий самый дорогой напиток в заведении и сгорающая от любопытства молодая девушка… Нужно ли здесь продолжение? Да и какое? Пошлый роман-однодневка… Что вы, это все только испортит, пусть лучше останется легкий флер маленькой неразгаданной тайны, одиноко звенящая нота неизвестности и романтики в пульсирующем всего в метре за стеклом насквозь прагматичном мире. К тому же и походов таких осталось всего шесть. Шесть последних дней так быстро пролетевшего отпуска. В следующий раз он вернется сюда лишь через год. Если ему суждено вернуться вообще… Если будет куда возвращаться… И хоть это и грустно, но через год, его скорее всего будет встречать уже другая девушка. Она так же удивится его первому заказу, будет мучиться извечным женским любопытством несколько недель, и так же не решится с ним заговорить. И в ее памяти он тоже останется таинственным незнакомцем, человеком из загадочного и прекрасного мира. Что ж, пусть будет так…

Откинувшись на спинку стула, Шварцман специальной серебряной гильотинкой аккуратно срезал кончик кубинской сигары, предвкушая и оттягивая наслаждение, поднес ее к носу, вдохнул терпкий запах табака. Закрыв глаза, на секунду увидел, как ласковая океанская волна накатывается на песчаный пляж. Мелькнули под веками обворожительные мулатки, креолки, пиратские бригантины, ром и плантации сахарного тростника. Мечта! Мечта, которой ему никогда не увидеть воочию. Много чего уже никогда не увидеть и не испытать в этой жизни. Мир оказался слишком велик, и не в силах человека объять необъятное, слишком короток наш срок здесь, чтобы успеть все, о чем мечтают распаленными бессонными ночами мальчишки любой национальности, и любого цвета кожи. Он и так пережил наяву большую часть своих детских грез, тех, что на поверку оказались далеко не столь прекрасными, как виделось в те годы, когда мир был юным и простым, состоящим всего из двух красок: черной и белой. Так стоит ли жаловаться? Определенно нет. Ведь совсем недавно разменян четвертый десяток, жизнь всего лишь на полпути. Кое-что еще можно успеть. Нужно только плюнуть на все и перестать, наконец, таскать каштаны из огня для других, дать отдых постоянно обожженным и кровоточащим рукам, пусть дальше дерьмо разгребает кто-нибудь еще.

Он улыбнулся невесело и поднес к губам маленькую фарфоровую чашечку. Первый, самый вкусный глоток обжигающего ароматного напитка. Кофе должен быть горячим и сладким, как поцелуй женщины. Этой простой истине научил его старый араб Мустафа. Добрый и мудрый, чем-то неуловимо похожий на оживший вдруг персонаж из сказок «Тысячи и одной ночи», задержавшийся в нашем времени реликт глубокой старины. Тот самый, которому он собственноручно выстрелил в затылок, всего неделю спустя, после того, как они вдвоем пили кофе, занятые неторопливой беседой. Точно такой же как тот, что черной дегтярной волной плещется сейчас в его чашке… Кожу ладоней мерзко защипало, будто на нее вновь брызнули теплые капли крови и мозга. Старик даже не вскрикнул, он, скорее всего, вообще не понял, что с ним произошло. По-крайней мере Шварцману хотелось так думать. Вновь в коленях возникла эта постыдная зудящая слабость, совсем как тогда, когда палец лежал на спусковом крючке направленного в затылок Мустафе пистолета и, казалось, не было в мире силы способной сдвинуть его с мертвой точки. Он тряхнул головой, отгоняя, налетающий морок, но добился лишь того, что перед глазами вновь, в который раз, встали убогие дома палестинского пригорода, окружившие центр трущобы. Те, где он прожил неделю. Палестинец среди палестинцев. Боец израильского специального подразделения «Дувдеван», волк в овечьей шкуре.

Никакого намека на военную форму — потертые джинсы, легкие куртки и повязанные вокруг шеи традиционные куфьи. Подержанная «субару» — битое ржавое ведро. Трое бойцов в самом сердце палестинской территории, трое евреев, выдающих себя за палестинцев. Трое против всех. Малейшая ошибка: случайно проскользнувший акцент, не к месту брошенное слово, неправильный жест и их просто разорвут на части. Спрятанные за пазухой пистолеты, в данном случае слишком слабая гарантия выживания, о ней даже не стоит лишний раз упоминать, разве что если повезет, кто-то может успеть застрелиться, не попасть в руки врагов живым. Не больше. Такая уж служба в «Дувдеван», такие задачи, силой никто сюда не тащил, наоборот отговаривали, как только могли. Не отговорили. Подразделение создано для обнаружения и нейтрализации боевиков «ХАМАС», «Исламского джихада» и других агрессивных организаций исламистов, в последнее время растущих словно грибы после дождя. Обнаружение и нейтрализация, лучше всего захват живьем, лишь на самый крайний случай ликвидация. Здесь это называют «выхватывание». Грамотно «выхваченный» деятель, дает расклад по всей известной ему части подполья арабских боевиков, наводя на следующие объекты. Те, в свою очередь на следующие, простая арифметическая прогрессия. Бойцы, неотличимые от обычных феллахов, колесят по палестинским деревушкам, смешиваются с общей арабской массой, растворяются в ней, ожидая своего часа, невидимые, неслышимые серые тени в любой момент готовые нанести точный удар. Боевики лишаются сна и покоя, опасность всегда рядом, она может исходить от кого угодно — от идущей по улице женщины, от чинящего велосипед паренька, от бродячего проповедника… Когда и от кого угодно. Принцип неотвратимости кары в действии, вот суть методов, что реализуют здесь бойцы «Дувдеван».

На окраине выжженного солнцем, забитого пылью маленького городишки Дженин в доме старого Мустафы поселились улыбчивые молодые студенты, приехавшие из самого Тель-Авива. Очень редкий случай — палестинцы, которые учатся в университете, почти невозможная диковина. Мустафа просто млел от общения с уважительно относящимися к нему, умными и предупредительными собеседниками. Да они еще и деньги за снятую в его хибаре комнату платили. При этом вели себя прилично, истово совершали все положенные мусульманам ритуалы, не пьянствовали, не водили развратных женщин. Вот она надежда Палестины, ее долгожданное сияющее заслуженным благоденствием будущее. Эти уж наверняка сумеют, действуя не только грубой силой, но и умом вернуть отнятые у обманутого народа земли, сумеют воссоздать единое палестинское государство. Особенно полюбился ему чернявый Шура, странное какое-то имя, сам говорит, что это прозвище, а товарищи при этом скалятся в белозубых улыбках. Ну да ладно, это их дело. Какая разница как кому хочется называться, не в этом суть. Суть в почтительном уважении, с которым слушает Шура старого Мустафу, и не показное это внимание, а самое, что ни на есть настоящее, очень дорого стоящее.