Право на месть - Сара Пинборо Страница 15

– Заткнись!

– Ты когда собираешься делать это снова? – напрямую спрашивает Лиззи. Она всегда так откровенна. – Во второй раз лучше.

– Будто ты знаешь, – поддразнивает Андж.

– Да уж получше тебя.

Наверно, так оно и есть. Лиззи на год старше нас и принимает противозачаточные. Андж думает, что Лиззи это делает, только чтобы регулировать месячные, но на Рождество, когда Лиззи уезжала с Крисом – или как его там – на два месяца, она клялась, что они занимались этим. Она изложила тогда во всех подробностях, какой график они составили, а Лиззи врать не будет. Нужно у нее спросить, что за таблетки она принимает. Так, на всякий случай. Не то чтобы я беспокоюсь. У меня месячные скоро и сиськи побаливают, как всегда бывает, так что я уверена – с этим все в порядке.

– Не могу с ним сегодня встретиться. Мать меня не выпустит, пока идут экзамены.

– Твоя мать против того, чтобы ты после восьми уходила из дома, – говорит Андж. – Как в начальной школе.

– Она уже исправляется, – отвечаю я.

И это правда. Как бы я на нее ни злилась, у меня еще случаются приступы дочерней преданности. Мы всегда были только вдвоем, а теперь я расту и отрываюсь от нее. Я сама могу ее чихвостить сколько угодно, но мне неприятно, когда это делает Андж.

– Ава! – доносится далекий, но легко узнаваемый голос через дверь.

– Господи Исусе, она у тебя что – телепатка? – говорит Джоди улыбаясь. В ее словах, в отличие от Андж, нет ехидства. Она чувствует. «Клуб стремных мамочек».

– Ава! Ты можешь спуститься на секунду?

Я издаю стон, закатываю глаза, словно крупнее геморроя у меня в жизни не было, но, вообще-то, я рада закрыть тему Кортни. Я знаю, что веду себя так, как они ждут от меня, поэтому пытаюсь замести следы. Я за ланчем сказала Андж о том, что он какой-то жалкий, так что, пока меня нет в комнате, она может поделиться этим с остальными. Мы лучшие подруги. Мы говорим друг о дружке почти столько же, сколько мы говорим друг с другом. «МоиСуки». Иногда название нашей группы в «Ватсапе» слишком уж напоминает реальность. Группа как пересадочный пункт, но потом мы разделяемся, чтобы обсудить слова, сказанные кем-то из нас, и это нас бесит.

Я неторопливо спускаюсь по лестнице и думаю: так ли дружат мальчишки, как мы? Волнуют ли их подробности: взгляд, комментарий, лишний фунт-другой веса – вся та фигня, которой мы так одержимы и по которой судим о себе? Не думаю. Не думаю, что они возлагают друг на друга такие же большие надежды, как мы. Мы требуем всего, а это невозможно.

И все же, если случается что-то чрезвычайное, какими бы суками мы ни были, мы стеной встаем на защиту друг друга.

– Это ты уронила?

Мама стоит у стола в коридоре, держит разбитую фотографию – на ней мы с ней несколько лет назад. Алтон-Тауэрс? Кажется, Мэрилин снимала. Стекло и рамочка разбиты.

– Нет. – Я вообще забыла о том, что она тут.

– А другую?

– Какую другую?

Мама рассержена, ее мягкое бледное лицо искривлено, кожа натянулась, и я вдруг ухожу в глухую защиту. Она никогда не сердится. Бывает разочарована, обижена и всякое такое, но сердится редко. Моя преданность, которую я испытывала к ней минуту назад, исчезает.

– Здесь была и другая фотография – твоя. На первый день после восьмилетия. Она исчезла.

– Ты, наверно, куда-то переставила. – Не понимаю, из-за чего тут шум поднимать. Старые фотографии.

– Я не переставляла! – резко отвечает она.

– Ну а я-то тут вообще ни при чем! – огрызаюсь я. Чтобы мы сцепились, не так уж и много нужно.

– А твои подруги? Никто из них не мог это сделать? Случайно? Может, кто-то кого-то толкнул?

– Нет. Они бы сказали. Они же не идиотки.

Мама смотрит сквозь разбитое стекло на наши более молодые лица, словно тут случилось нечто серьезное.

– Я уже могу идти? – непримиримо говорю я. Мое чувство вины, секс, он, вспышки, когда он не в настроении. Он мне говорит, что мама слишком назойливая. Она уже должна отпустить меня на свободу. Он прав. Он меня понимает. Она хочет, чтобы я оставалась маленькой девочкой.

– Если это ты – скажи мне, я не рассержусь.

Ну вот, пожалуйста! Умоляющий тон с патетическим выражением, при котором маленькие морщинки на ее лбу и в уголках рта становятся заметнее, углубляются.

– Да бога ради! – взрываюсь я, словно она меня обвинила в краже или чем-то таком. Я сжимаю челюсти, ярость начинает бушевать во мне. Пальцы скручиваются в когти. Я чувствую себя уже не человеком, а животным. – Я тебе уже сказала! Нет! А если бы и да – это всего лишь какие-то дурацкие фотографии; кого они волнуют?! Может, это полтергейст или еще что-то такое! – Не дожидаясь ответа, я разворачиваюсь и топаю наверх. – А с экзаменами у меня все отлично – спасибо, что спросила!

Я напитываю слова, которые кидаю в маму, таким ядом, что они превращаются в отравленные стрелы, и оставляю ее там – пусть стоит, вцепившись в разбитую рамочку. Может, я от этого так взбесилась. Она тоскует по тем дням. Я знаю. И я тоже тоскую. Жизнь тогда была проще: ни тебе сисек, ни секса, ни превращения во что-то, чем ты не была раньше, но я с этим ничего не могу поделать, мое взросление не прекратится – и я хочу расти, – мама должна с этим смириться.

– Все в порядке? – спрашивает Андж, когда я плотно закрываю за собой дверь.

– Да, экзамены – вся эта ерунда. – Я вымучиваю улыбку. Я лгу, и у меня такое чувство, что Джоди это знает, потому что, когда я прохожу мимо нее, она смотрит на меня сочувствующим взглядом, которого не видят другие. «Клуб стремных мамочек». Либо так, либо они слышали, как я кричала.

– Джоди рассказывала нам, как она любит старых мужчин, – фыркает Лиззи, когда я хлопаюсь на свою кровать. – Стыдоба.

– Я сказала – мужчин старше меня, а не стариков.

– Не думаю, что такая уж стыдоба. – Я стараюсь говорить невозмутимым тоном. – Многие мужчины постарше – такие крутые.

– Ну, я не думаю, что она говорит о тридцатилетних.

– И я тоже. Брэд Питт все еще крутой, а ему уже полтинник.

– Мне все равно, что вы говорите. – Джоди направляет их шутливое отвращение на себя. – Но так оно и есть. В мужчинах постарше что-то есть.

– Опыт! – хихикает Лиззи. – И зелененькие.

– Твой отец вполне себе крутой, Лиззи. – Джоди подается вперед, она наслаждается этим разговором. – Сколько ему? Сорок четыре? Сорок пять?

– Боже, ты отвратительна! – взвизгивает Лиззи.

– Но он в прекрасной форме. – Джоди вскидывает брови. – Он наверняка неплох в голом виде.

Лиззи приходит в такой ужас, что мы все вскоре съезжаем с катушек, пытаемся превзойти друг дружку, описывая, как Джоди могла бы трахаться с отцом Лиззи, пока у нас бока не начинают болеть от смеха, от которого слезятся глаза и перехватывает дыхание. Мы так смеемся, что я забываю отправить эсэмэску Кортни, и мне все равно. Мне никто не нужен, кроме этих девчонок. «МоиСуки». «Великолепная четверка».