Амнезия - Сэм Тэйлор Страница 15

Дома с темно-синими дверями принадлежали университету. Многие выглядели знакомыми. Пятьдесят второй номер по Эльм-роуд. Сто тридцать девятый по Крэнбрук-авеню. Двадцать седьмой по Маулем-стрит. Волоски на руках вставали дыбом. Джеймс мог поклясться, что бывал в этих домах на вечеринках и даже иногда ночевал там с друзьями, но опрятные крашеные двери не давали подсказок. Джеймс мялся у притолок, разглядывая занавески на окнах и опасаясь, что в любую минуту кто-нибудь из местных жителей вызовет полицию.

По Грин-авеню он доехал до супермаркета, где купил буханку белого хлеба, нарезанную толстыми ломтями. По радио крутили балладу Эрика Клэптона. Джеймс доехал до парка, привязал велосипед к ограде и отправился к пруду кормить уток. Пустая трата денег, но Джеймс не смог с собой совладать — его словно что-то вело.

Парк был пуст. Он стоял у пруда и крошил хлеб, а вокруг кружились смутные воспоминания: при взгляде на полуразрушенную арку над темными водами пруда Джеймсом овладело странное чувство. Горько-сладкая, невыразимая печаль. Печаль эта напомнила ему последние недели, проведенные в квартире Ингрид после ее ухода. Что-то завершалось, что-то начиналось вновь.

Докрошив хлеб, Джеймс отправился в сторону Кафидрэл-стрит. Он жил на этой улице в свой последний год в университете, в комнате на втором этаже дома номер девяносто пять. Однако фасад не вызывал в душе Джеймса никаких воспоминаний. Он шел вдоль улицы, ведя пальцами по остроконечным колышкам изгороди. Наверняка Джеймс уже делал это прежде — подушечки пальцев помнили. На Хейс-стрит он свернул направо, обогнул супермаркет, затем Грин-стрит, и вот перед ним лежала Лаф-стрит.

Джеймс смотрел вдоль домов. Лаф-стрит мало чем отличалась от соседних улиц: широкая и помпезная, по обеим сторонам — припаркованные автомобили. Раскидистые каштаны. Трехэтажные дома красного кирпича викторианской постройки. За низкой стеной маленькие садики. Живые изгороди, железные калитки. Утренние облака рассеялись, и теперь солнечные лучи отражались от стекол, просвечивали сквозь зелень каштанов, сверкали в струях фонтанчика. За ним, словно наглядное пособие по перспективе, два ряда домов сливались в один — там, где Лаф-стрит суживалась и исчезала из виду.

Лаф-стрит… Джеймс втянул носом воздух (кажется, где-то жгли костер) и пнул ногой желтые листья. От шороха листьев сердце забилось чаще, в груди сжалось. Изо рта вырвался пар. Куртка словно потяжелела, уши и нос похолодели, а солнце опустилось к горизонту. Джеймсом овладела странная эйфория — чувства переполняли грудь, подушечки пальцев покалывало, глаза щипало от непрошеных слез. Вся жизнь, целый мир лежали у его ног. Он был моложе, выше ростом… чувствовал себя просто восхитительно!

Что это было? Неужели его тело вспоминало? Он жил на этой улице в первый год учебы в университете, в комнате на первом этаже дома номер тридцать три — той самой, с покатым полом. Но чувство эйфории вызвал не дом, а опавшие листья. Внезапно эйфория улетучилась так же неожиданно, как накатила. Ноги налились свинцом. Он посмотрел вниз: желтые листья, коричневые туфли, серый тротуар, гравий, лужи, корни деревьев, трава. Все вокруг словно увеличилось в размерах. В полной тишине раздалась птичья трель. В голове Джеймса снова зазвучала навязчивая тема:

Сердце мое

Снова стучит…

И опять мучительная тишина. Джеймсу показалось, что время замедлилось. Внутри зашевелилось нехорошее предчувствие. Он попытался сделать шаг, но обнаружил, что не может сдвинуться с места. Посмотрел налево, но темно-синие дверные проемы куда-то исчезли. Ах да, они же идут по нечетной стороне! Джеймс перевел взгляд направо и начал считать: девятый, тринадцатый, семнадцатый… Он запнулся, и улица тут же утратила перспективу: сужающаяся дорога, блестящие на солнце капоты машин, стены красного кирпича, словно повисшие в блеклом мареве, — все вращалось перед глазами, как в водовороте. Тело налилось свинцом, перед глазами поплыло.

Придя в себя, Джеймс обнаружил, что сидит на траве, прислонившись к дереву спиной. Солнце слепило глаза, и Джеймс снова прикрыл веки. По спине стекали струйки холодного пота. Руки и ноги занемели, словно он долго спал в неудобной позе и кровь отлила от конечностей. Джеймс открыл глаза.

Скорее всего, он просто потерял сознание. Медленно возвращалась память о пережитых чувствах: внезапная эйфория, пар вырывается изо рта, тяжесть давит на плечи. Наверное, все это мне почудилось, думал Джеймс. Или память действительно возвращается? Вспыхнувшую надежду сменило разочарование. Джеймс вспомнил, как на место эйфории пришла слабость, как перед тем, как он потерял сознание, время словно замедлилось. Лучше не думать об этом.

Опираясь на ствол, Джеймс осторожно поднялся на ноги. Голова прояснилась, кровь свободно циркулировала по телу, конечности снова обрели чувствительность. Тело ломило, но это могло быть следствием ночи, проведенной в фургоне. Стараясь не смотреть на двери домов, он отвязал велосипед и покатил в кампус.

Джеймс ждал миссис Квигли у дверей офиса. Сегодня ему померещилось, что женщина посмотрела на него тревожно и не слишком обрадовалась его появлению.

— Быстро вы вернулись. Как там с домом?

Джеймс объяснил, что с домом придется подождать.

— Вы можете подыскать мне комнату?

— Нет ничего проще, — ответила она, отпирая дверь. — Сегодня я полночи перебирала в памяти имена, но увы. Даже позвонила подруге, но она тоже не помнит. Уверена только, что начинается оно с «М»…

— Не важно, — прервал Джеймс, — а как насчет адреса?

— А вот адрес вспомнила! Лаф-стрит.

— Номер двадцать один, — машинально произнес Джеймс.

— Верно! А вы неплохо подготовились! — удивленно воскликнула миссис Квигли.

— Просто когда-то я жил неподалеку.

— Вот как! Надеюсь, у вас остались хорошие воспоминания о том времени?

Хорошо бы так, подумал Джеймс.

— Да, и еще, — продолжила она задумчиво. — Что-то там случилось, в этом доме…

Миссис Квигли поставила сумку и откинулась на спинку кресла, прикрыв глаза.

— Кажется, какая-то трагедия…

— Не помню, — быстро перебил Джеймс.

— Теперь это наверняка не важно. К чему ворошить прошлое? Надеюсь, это не дом с привидениями. Не беспокойтесь, все устроится. Я буду болеть за вас. Ну а теперь, мистер Пэдью, займемся вашим ночлегом.