Зимняя жертва - Монс Каллентофт Страница 15

Это самый функциональный из ликов смерти.

Белые стены, маленькие окна под потолком, шкафы из нержавеющей стали и полки, где хранится собранная в папки специальная литература, марля, хирургические перчатки и другое. На полу линолеум неопределенных оттенков синего — легко моющийся, практичный и недорогой. Малин никак не может привыкнуть к этой комнате и ее назначению, хотя возвращается сюда снова и снова.

— Он умер не в петле, — говорит Карин. — Он был уже мертв, когда его повесили на дерево. Если бы он умер от удушения, кровь не пошла бы в головной мозг: у повешенных сосуды затыкаются, если говорить непрофессиональным языком. Здесь, наоборот, удары по голове заставили сердце работать в бешеном темпе, отсюда и ненормальный объем крови.

— Как давно перед этим он умер?

— Что ты имеешь в виду? Как давно вообще?

— Нет, перед тем, как его повесили.

— Полагаю, не меньше пяти часов. Или даже чуть больше. Учитывая, что у висящего тела кровь не скопилась в ногах.

— А что с ударами по телу? — спрашивает Зак.

— С ударами?

— Что ты можешь сказать об этом?

— Безусловно, удары причиняли бы боль, если он был в сознании, но не смертельные. Рваные раны на ногах указывают, что его перемещали — кто-то волок тело по мокрой земле, поскольку в ранах почва, частицы ткани. Его раздели после того, как избили, а потом волочили тело. Я так думаю. Собственно, причиной смерти были ножевые ранения.

— А отпечатки зубов? — спрашивает Зак.

— Зубов у него меньше, чем нужно. В основном были выбиты. Видите? — Карин берет мертвеца за запястье.

Малин кивает.

— Здесь были кандалы. Таким образом они повесили его на дерево.

— Они?

— Я не знаю. Вы полагаете, что это мог сделать один человек? Здесь ведь нужна немалая физическая сила.

— Не исключено, — отвечает Малин.

Зак качает головой:

— Этого мы пока не знаем.

Под снегом ничего не обнаружили — если не считать нескольких окурков, бумаги из-под кексов и мороженого, но старой, вряд ли этого года производства. А окурки, похоже, еще старше и пролежали здесь несколько лет. Они, или он, или она не оставили после себя никаких следов.

— Что-нибудь еще?

— Под ногтями ничего нет. Никаких следов борьбы — это подтверждает, что его застали врасплох. А у вас есть что-нибудь? Никто ничего не сообщал?

— Полная тишина, — отвечает Малин. — Никто ничего.

— То есть его никто не ищет.

— Этого мы пока не знаем, — уточняет Зак.

Если бы я еще мог выражаться на вашем языке, если бы я мог подняться и говорить с вами, вылечить вашу глухоту, я сказал бы вам: хватит задавать вопросы.

Что в них проку?

Что случилось, то случилось, и ничего уже не изменишь. Я знаю, кто сделал это, успел увидеть краешком глаза, заметить, как ко мне приблизилась смерть, медленная и мгновенная одновременно. И черная.

Потом она, смерть, стала белой.

Как только что выпавший снег. Белый — это цвет, который гасит наш мозг. Многообещающий фейерверк, короче вдоха. А потом, когда сознание вернулось ко мне, я увидел все это, свободный и несвободный в то же время.

Вы действительно хотите это знать?

Вы действительно хотите, чтобы я рассказал вам эту историю? Я так не думаю. Все гораздо хуже, страшнее, мрачнее, немилосерднее, чем вы можете себе представить. Ступайте же и выберите тропу, что приведет вас прямо в сердце того мира, где только тела, но не души могут жить и дышать, где мы только химия, генетический код. Того мира, вне которого, может быть, и ваши слова не имеют смысла.

И в конце той тропы, в темноте, пропитанной запахом яблок и одетой в белое, вы встретитесь с такими чудовищными порождениями сна наяву, что и эта зима покажется вам уютной и теплой. И я знаю, вы уже ступили на эту тропу.

Потому что вы люди. И этим сказано все.

— Сколько понадобится времени, чтобы привести его в порядок?

— Привести в порядок? О чем ты?

— Мы должны привести в порядок его лицо, — объясняет Малин. — Чтобы дать фотографию в газетах. Может быть, кто-то действительно его ищет. Или, по крайней мере, узнает.

— Понимаю. Могу позвонить Скуглунду в бюро ритуальных услуг «Фонус». Может, он сумеет побыстрее восстановить его. Во всяком случае, должно получиться вполне приемлемо.

— Звони Скуглунду. Чем скорее у нас будет снимок, тем лучше.

— Ну, мы пойдем, — объявляет Зак, и по тону его хриплого голоса Малин понимает, что с него довольно — и этого трупа, и этой стерильной комнаты, но прежде всего Карин Юханнисон.

Малин знает: Зак считает, что Карин корчит из себя значительную изящную особу. Может быть, его несколько раздражает то, что она никогда не спрашивает о Мартине, в то время как другие делают это постоянно. Отсутствие у Карин интереса к восходящей хоккейной звезде, то есть его сыну, является в глазах Зака доказательством ее надменности. Без сомнения, он устал от вопросов о Мартине, но все же недоволен, если их совсем не задают.

— Принимаешь солнечные ванны? — спрашивает Зак Карин по выходе из прозекторской.

— Нет, загорала в Таиланде на Рождество. Солярий использую, только чтобы поддерживать загар. Здесь есть одно место на Дроттнинггатан, где можно принимать солнечные ванны, но я не знаю… Это так вульгарно, по-моему. Разве только лицо?

— Таиланд? Ты была там на Рождество? — спрашивает Зак. — Говорят, в эту пору там все особенно дорого. Знающие люди предпочитают ездить в другое время.