По ту сторону - Инга Андрианова Страница 14

Галку тут же посадили на цепь, Машку — на короткий поводок, а мне заботливая мать купила билет на поезд.

Провожать меня вышли всем миром. Седой главврач печально улыбнулся и тихо произнес:

— Нам будет не хватать тебя, русалка!

Вернер крепко сжал мою руку:

— Я думал, все будет по-другому: они уедут, а мы с тобой останемся. Чертовски обидно! А самое паршивое — сидеть здесь и знать, что ты не на экскурсии и больше вернешься.

— Ладно, старик, созвонимся, — промямлила я, — Но только через месяц — до августа я на Украине.

После веселых южных приключений и беззаботной суеты жизнь в деревне показалась пресной, но совершенно несносной она стала с появлением отца. Отец примчался вслед за мной и тут же завел свою излюбленную проповедь о пользе дела и грехе уныния. Мою задумчивость отец воспринял как хандру, как следствие праздности и разгильдяйства.

Отцовские нотации всегда начинались за столом, они напрочь отбивали аппетит и оставляли горечь в душе да набившее оскомину чувство, что всю меня с ног до головы необходимо переделать. Месяц у бабушки прошел под лозунгом: «Из сточной канавы — навстречу мечте!».

Дальнейший инструктаж я получала в славном городе Покрове, куда отца отправили в очередную ссылку.

На этот раз он решился представить меня своей гражданской жене. Деликатно и тонко организовал он знакомство, замыслив его как случайную встречу.

С Аллой Васильевной мы быстро нашли общий язык и темы для общения. Как ни странно, ни ревности, ни обиды за мать я не испытывала. Алла Васильевна была намного моложе отца, воспитывала дочь десяти лет и работала инженером на местном предприятии. Женщина, как женщина, спокойная, невзрачная, а может, просто терялась на презентабельном отцовском фоне. Мне она показалась рассудительной и заботливой, а то почтение, с которым она относилась к отцу, выглядело искренним и ненавязчивым. В ее присутствии никакого напряжения не возникало. Возникало оно как раз в ее отсутствии. Наедине с отцом я просто изнывала. Посещение душа превратилось в мучение, потому что следом за мной туда немедленно входил отец. Он сразу же хватался за мочалку и начинал тереть мне спину, а после душа тащил на массаж, поскольку моя физическая форма его совершенно не устраивала. На массаж я шла как на расстрел, сжавшись в комок и зажмурив глаза. Я знала, чем кончится эта процедура, равно как все мои жалкие протесты, поэтому терялась, сникала и каждый раз впадала в ступор. Как в эти минуты я ненавидела отцовские руки! Как до тошноты, до хрипоты хотелось впиться в них ногтями, сломать их и сжечь, закрыться от них крепостною стеной, всеми щитами вселенной! Но руки эти были беспощадны, они прекрасно знали свое дело, уверенно и жадно они двигались по телу, вторгаясь в него и доводя до судороги, которая могла бы стать блаженством, но вызывала только боль и отвращение.

Едва дождавшись начала семестра, я перекрестилась и уехала в Москву.

Любаша, моя новая соседка, была особой колоритной и оригинальной. Парадокс — вот термин, определявший и мысли ее, и поступки. Любаша частенько ссорила нас меж собой, а потом решала, с кем дружить, а кто остается в немилости. Вокруг нее постоянно кипели страсти, их водоворот затягивал всех, кто находился в зоне доступа. Любаша красилась как шут, одевалась как шаман и вела себя как параноик. Надо ли говорить, каким бешеным успехом она пользовалась у молодых людей. В ее фарватере всегда вилась стайка студентов, которых она милостиво подпускала к монаршей особе.

К концу семестра наша комната превратилась в мини-храм имени Любаши, подушки — в постамент для гуру, на котором она восседала во время пришествия и с которого регулярно несла в массы законы мирозданья. В ее сеансах явно угадывались этнические циклы: так в начале семестра слушателями были выходцы из Украины, а ближе к новому году в группу обожателей вошли представители Кавказа. Смуглые мальчики робко внимали очередной Любашиной проповеди, потом темпераментно признавались ей в любви, за что бывали изгнаны из рядов почитателей. Их экзотические имена, инфантильная преданность и непосредственность веселили меня от души. На собраниях я выступала редко и в основном, не по делу, но удовольствие получала вполне реальное, когда в ответ на мою провокацию их гладкие лбы искажала гримаса, а щеки заливал румянец, чуждый данному типу кожи. Вешать им прозвища было несложно, благо имелся колоссальный опыт упражнений с отцом. Смешней всего на русский лад склонялись самые чудные из имен, после чего новоиспеченные Васики и Масики, тихо гневаясь, призывали меня к порядку.

Был зимний вечер, я сидела в комнате и с усердием неофита постигала мудрость родной партии. Дверь со скрипом отворилась, и на пороге возник очередной заблудший Васик.

— Ты что, расписание перепутал? — оторвала я голову от учебника. — Сходки не будет — Любаша сдает философию.

— Я просто так зашел, посмотреть, чем ты тут занимаешься.

— А, посмотри, посмотри, может, запомнишь, как выглядит учебник.

— Я все предметы сдал на отлично, — ответил Васик с вызовом.

— Ну да? — поразилась я, — И зачетку покажешь?

— Ну, почему ты мне не веришь? — обиделся он.

— Да потому, что ты целыми днями торчишь в кабаках.

— А ты все учишься, — с уважением протянул Васик.

— А я все учусь, может, в отличие от тебя, диплом получу.

Васик сел рядом, небрежно закинул руку мне на плечо.

— Васик, ты — хам!

— Я не хам, я мужчина, — отрезал он.

— У мужчины в голове мысли имеются, а у тебя одни извилины!

— Опять обзываешься, — Васик нехотя снял руку, — Может у меня и не такие образованные мысли, как у тебя, зато сердце горячее.

— Это круто, Васик, честное слово! А теперь дай позаниматься, а то получу завтра банан и не видать стипухи.

— Брось, — вскинул голову Васик, — я поддержу тебя материально.

Я с укоризной покачала головой:

— Не смей этого делать, Васик, а то я заброшу учебу и погрязну в роскоши!

Васик немного поерзал и тихо изрек:

— А у меня завтра день рождения.

— От души, профессор, но мне и правда жутко некогда.

Разговоры с Васиком не входили в мои вечерние планы, время поджимало, а марксизм не поддавался.

— Ладно, я пойду, а ты приходи завтра вечером, посидим, поговорим.

Я рассеянно кивнула, и не подымая головы, вырулила на финальный пассаж о разложении затхлого империализма пред светлыми очами мирового пролетариата. Когда прочитанное сплелось, наконец, в зыбкий контур ускользающего смысла, Васика в комнате уже не было, звезды весело подмигивали мне в окошко, юный месяц гнал парус сквозь мутные тучи, а снег водил ладошкой по стеклу.

Два дня спустя я столкнулась с Васиком у лифта.

— А я прождал тебя весь вечер, — пробурчал он и оттопырил нижнюю губу.