Огненная проповедь - Франческа Хейг Страница 13

С тех пор, как стала жить в поселении, я не раз встречала Альф: сборщиков податей, торговцев, что иной раз тайком приезжали на рынок Омег. Даже среди Альф попадались нищие и бездомные, которые странствовали в поисках лучшей жизни и порой проходили мимо поселений Омег. Все они взирали на нас свысока, с неприкрытым презрением, если вообще удостаивали взгляда. Я слышала, как они называли нас: уроды, пустышки. Но во сто крат сильнее слов оскорбляли их манеры: жесты и движения, что выказывали презрение и страх заразиться от Омег. Даже самые оборванные торговцы-Альфы, которые пали настолько, что продавали свои товары Омегам, морщились, когда брали из наших рук монеты. Хоть меня и заклеймили, но когда я уходила из деревни, то не знала, что значит быть Омегой. Я помнила боль, когда мама не обняла меня на прощанье. Теперь, когда она неловко переминалась с ноги на ногу, стоя посреди кухни, я знала, что не стоит и пробовать коснуться ее.

Мы сели друг напротив друга за кухонным столом.

– Я пришла, чтобы дать тебе это, – сказала она, передав мне золотую монету. Зак, по ее словам, отправил ей шесть таких монет. Каждая по цене равнялась урожаю за полгода. Монета быстро нагрелась в ладони. Я перевернула ее, затем снова взглянула на аверс.

– Зачем ты мне ее даешь?

– Тебе она понадобится.

Я обвела рукой дом вокруг нас, показала на гроздья инжира, виднеющиеся в маленькое окошко.

– Я ни в чем не нуждаюсь. Живу прекрасно. Да и потом, прежде тебя это не слишком беспокоило.

Она наклонилась вперед и тихо произнесла:

– Ты не можешь здесь оставаться.

Я бросила монету на стол. Она звякнула раз-другой, ударившись об исцарапанное дерево столешницы.

– Что ты имеешь в виду? Тебе было мало выгнать меня из деревни?

Мама покачала головой.

– Мне жаль, что пришлось так поступить. Я не хотела этого. Может быть, и не должна была. Но сейчас тебе придется взять деньги и уходить. Как можно скорее. Всё дело в Заке.

Я вздохнула.

– Это уж как всегда.

– Зак сейчас очень влиятельный. И значит, у него полно врагов. Люди часто говорят о нем, о его делах в Совете.

– И что же это за дела? Нам всего девятнадцать. И в Совете он только год.

– Ты слышала о Воительнице?

– Все слышали о ней.

Омеги в особенности. Каждый раз, когда на рынке жаловались на новые законы, направленные против Омег, упоминали шепотом ее имя. Или когда последние пару лет сборщики податей требовали от нас повышенную плату, то ссылались на последние реформы Воительницы.

– Она едва ли на год старше вас с Заком. У Совета полно врагов, Касс. Многие Советники живут совсем недолго.

Как и их близнецы, хотя ей необязательно было говорить об этом.

– Ты же знаешь, какой Зак. Целеустремленный, даже излишне, амбициозный. Его теперь называют Реформатором. У него есть последователи, и он работает с важными людьми. Наверняка очень скоро кто-то попытается добраться до тебя.

– Нет, – я отодвинула монетку. – Я не уеду. Даже если у него есть враги, он не позволит им причинить мне вред. Он будет держать меня в безопасности.

Она обошла стол, как будто хотела взять меня за руку, но остановилась. Сколько же времени прошло, подумалось мне, с тех пор, как кто-то касался меня с нежностью?

– Вот этого-то я как раз и боюсь.

Я взглянула на нее в недоумении.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты слышала о Камерах Сохранения?

Этот слух тоже гулял среди нас, как трава перекати-поле по долине. Шептали, что под крепостью Совета в Виндхэме есть тайная тюрьма, где Советники держат своих близнецов Омег. Это и есть Камеры Сохранения: подземные помещения, где держат взаперти Омег, безымянными, чтобы никто не мог добраться до могущественных Альф через их близнецов.

– Что? Но это просто слухи! А даже если и правда, то Зак никогда бы так не поступил. Я знаю его лучше всех.

– Нет, ты к нему ближе всех, но это не одно и то же. Он придет за тобой, Касс, и запрёт навсегда, чтобы защитить себя.

Я покачала головой:

– Он так не поступит.

Кого я пыталась убедить: ее или себя? В любом случае, она не стала продолжать спор. Мы обе знали, что я не уеду.

Уезжая, мама протянула руку из тележки и вложила монету в мою ладонь. Я ощутила ее тяжесть, когда тележка уже тронулась. Я не потратила ее ни на побег, ни на еду. Сохранила, как ключ Алисы, и каждый раз, сжимая ее в руке, думала о Заке.

Зак научил меня еще ребенком скрывать свои видения. Его стремление разоблачить меня приучило быть бдительной и держать в секрете то, что знала. Вот и сейчас я снова заглушала свои предчувствия, и снова – из-за него. Я отказывалась внимать постоянно являвшимся мне образам: когда выходила из дома, когда работала в поле или когда останавливалась, чтобы плеснуть воды из фляжки на лицо. Я доверяла ему больше, чем своим видениям. Он так не поступит, повторяла я сама себе, вспоминая, с какой нежностью он обрабатывал мою рану после того, как мне выжгли клеймо. Мне вспоминались дни, месяцы, годы, проведенные вместе, когда вся деревня косилась на нас с подозрением. Даже когда думала о его враждебности, о бесчисленных жестоких выходках, то знала, что он зависел от меня так же сильно, как я – от него.

Отныне я работала еще усерднее, чем обычно. Во время сбора урожая – самой горячей поры – на руках у меня живого места не осталось: сплошные мозоли от косы, пальцы, исколотые в кровь колосьями пшеницы. Я пыталась сосредоточиться на окружающих меня звуках: скрежете косы, шелесте падающих колосьев, криках других работников. Каждый день трудилась допоздна. Лишь когда ночь неохотно вступала в свои права, я возвращалась в темноте домой. И это помогало. Я почти убедила себя, что они вообще не придут, пока однажды не почувствовала приближение вооруженных всадников так же явственно, как косу в руках или тропинку между полями, что вела к моему дому.

Когда всадник подхватил меня и поднял вверх, я мельком увидела внизу отблеск золота. Монета выпала из кармана на землю и тотчас затерялась, втоптанная копытами в грязь.