Железный человек - Андреас Эшбах Страница 13

Сенека впоследствии стал учителем юного Нерона, и в первые пять лет его правления Римской империей ею практически управлял Сенека. Империя простиралась по всей Европе – от Британии до Передней Азии – и охватывала всю Северную Африку. То, что управлял Сенека образцово, не спасло его, поскольку Нерон оказался психопатом и его сдвиг с годами всё больше усиливался. Под конец он заподозрил Сенеку в участии в заговоре против себя, и с философом было покончено.

Я захлопнул книгу и некоторое время смотрел в пустоту перед собой, тогда как во мне формировалась мысль. Дружба. Это не имело ничего общего с тем, что я только что прочёл, а внезапно вспыхнуло само по себе. Может, неслучайно; Сенека много сказал на тему дружбы.

Под конец нас оставалось в группе пятеро – причём я не знаю точно, были ли ещё другие группы. Мне всегда казалось, что мы – первопроходцы, но никто нам этого никогда не говорил. После окончания проекта нам запретили входить в контакт друг с другом, что было крайне жестоко, поскольку у всех у нас больше не осталось никого, с кем можно было бы поговорить обо всём, – за исключением подполковника Рейли. А подполковник Рейли не тот человек, с которым хотелось говорить обо всём.

Но я придерживался этого обязательства. Несколько лет назад мне переслали действующие номера телефонов и адреса остальных; я их сохранил, признаюсь, но ни разу не воспользовался ими. У меня даже искушения не было. Если соблюдение предписания легко проверить, то в сомнительных случаях лучше придерживаться его.

Я всё ещё смотрел перед собой. Серые занавески создавали сумерки, в которых могли примерещиться и призраки. Дружба. Первым из всех мне вспомнился Габриель Уайтвотер. Мы подружились ещё до того, как нас включили в программу. Незадолго перед тем он потерял свою семью – из-за нераскрытого жуткого убийства, совершённого наркобандой, которая ошиблась адресом. Поскольку мои родители умерли в это же время: мать – от сердечного приступа, а отец – во время большого пожара в отеле, – нас объединило общее несчастье.

По прошествии более чем десяти лет, как я обнаружил, запрет на контакты между нами уже перестал быть таким строгим.

Габриель жил в Калифорнии, в Санта-Барбаре. Я посмотрел на часы. Около четырёх, это значит, что на побережье Тихого океана сейчас… около восьми утра. Рановато для звонка или нет? Я встал и извлёк из тайника в прихожей мобильный телефон. Достать бумажку с номерами телефонов было немного сложнее; в своё время я свернул её в несколько раз и засунул в естественную щель с внутренней стороны ножки стола. Там она и оставалась.

После недолгого раздумья я всё-таки отложил мобильный телефон и взялся за аппарат, официально зарегистрированный на меня. Набрал номер и сразу же услышал голос, который нисколько не изменился за все эти годы:

– Уайтвотер.

– Фицджеральд, – сказал я, и он ахнул.

Потом начались радостные приветствия и поток слов, из которых я понял, что все остальные давно и регулярно перезваниваются на Рождество или День Благодарения, а также в дни рождения, и что даже заключали между собой пари, когда же я наконец дам о себе знать.

– Ты что, думаешь, что твой телефон больше не прослушивается? – удивлённо спросил я.

– Ясное дело, прослушивается, – весело сказал Габриель. – Иногда я даже слышу, как приборы подключаются и отключаются.

Это и было основанием, почему я не позвонил по своему мобильному. Тогда бы не помогло то, что он вне прослушки, поскольку аппарат на другом конце провода всё равно был под контролем. И номер моего мобильного, утаиваемый с такими предосторожностями, всплыл бы на поверхность.

Я помедлил.

– Мне нужно с тобой срочно переговорить, так, чтобы никто не слышал. Есть у тебя такая возможность?

Я не был уверен, пойдёт ли на это Габриель. Я был готов к тому, что он отговорится: «Как-нибудь в другой раз». Но, к моему удивлению, он тут же ответил:

– Конечно, какие проблемы. – Что-то зашумело, я услышал его бормотание, и потом он сказал: – Итак, слушай меня внимательно. Тот же самый номер, как и мой, только последние четыре цифры другие. Я сейчас думаю, каким образом тебе их сообщить… А, да. Помнишь наше последнее увольнение в город перед тем, как нам лечь в госпиталь? Когда мы оторвались с теми двумя сисястыми хохотушками? Мою звали Кэти, а твою…

До того, как я познакомился с Габриелем Уайтвотером, я, как и большинство других, придерживался того мнения, что люди, в жилах которых течёт индейская кровь, автоматически должны быть связаны с природой в большей мере, чем доступно белому человеку. Но никто не был так отдалён от природы, как Габриель Уайтвотер. Он любил всё искусственное. Искусственное лучше натурального, таково было его кредо. Он ходил в кино, потому что там всё «ярче, чем в жизни». Он охотнее плавал в хлорированном бассейне, чем в море или в горном озере. Он каждый день самозабвенно глотал синтетические витамины и поедал йогурты, на которых чёрным по белому написано, что они гарантированно свободны от натуральных ингредиентов. И он был абсолютным сторонником искусственно увеличенного бюста. Женщина должна таскать перед собой достаточно силикона, чтобы произвести на Габриеля Уайтвотера хоть мало-мальское впечатление.

– Сьюзен, – вспомнил я.

– Правильно. А теперь не отвечай, а говори только «да» или «нет». Ты помнишь номер на её майке?

– Помню, – сказал я.

Номер был 21.

– Прекрасно. К этому числу прибавь семнадцать, и ты получишь последние две цифры. Отними от этого числа четыре и поменяй цифры местами, это и будут две первые. И дай мне полчаса времени, о'кей?

– Всё ясно, – озадаченно пробормотал я. Но он уже положил трубку.

Впервые мы встретились в автобусе, который ехал на остров Парри. Он вошёл, встретил мой взгляд, увидел, что я, как и он, в чёрном галстуке и с чёрной траурной повязкой на рукаве, и сел на свободное место рядом со мной.

– Прими мои соболезнования, – сказал он, протянул мне руку и назвался. – Кто-то из семьи, да?

– Отец, – кивнул я. Даже после тысячи миль у меня в ноздрях всё ещё стоял запах бостонской кладбищенской земли. – А у тебя?

В его взгляде читались страдание и непреклонность.

– Вся семья. Отец, мать, три сестры.

Позднее нас связала общая судьба, но вначале было это: что мы в одно время потеряли своих родных.

Его отец был косметическим хирургом, что, возможно, объясняет приверженность Габриеля ко всему искусственному. В любом случае причина коренится в семье, поскольку была у них ещё одна дальняя родственница, кузина или тётя неизвестно какой степени родства, которая когда-то в Лос-Анджелесе подогнала объём своей молодой груди под ожидания киноиндустрии. Но доктор Майкл Уайтвотер посвятил себя серьёзной косметической хирургии: он исправлял кривые носы, прижимал к черепу оттопыренные уши, зашивал заячью губу и делал чудеса с жертвами автокатастроф. По крайней мере, так утверждал Габриель.