Окончательный диагноз - Кит МакКарти Страница 13

Гомер торжествующе улыбнулся, заглянув через плечо Молла, внутри которого что-то хрипело, шипело и булькало, словно в его упитанном теле скрывался гейзер, которому уже лет пять как следовало извергнуться. Эти звуки проявлялись столь бурно, что Гомер поинтересовался, все ли с ним в порядке.

Молл, имя которого давно было позабыто большинством его коллег (но, к счастью, не бухгалтерией), лишь слабо улыбнулся. Лицевые мышцы двигались слабо, словно подверглись внезапной атрофии.

— Все отлично, старший инспектор, все отлично, — ответил он бодрым голосом, ибо десятки тысяч картин убийств, кровопролитий, жестокости и насилия лишили его способности испытывать потрясение.

Гомер вернулся на кухню, на которой мало что изменилось, — похоже, Кули не стало лучше.

— Что с ним такое? — осведомился Гомер у Блументаля, который по-прежнему стоял, склонившись над юным констеблем. Блументаль был худым, высоким и походил на профессора. У него была козлиная бородка, и держал он себя с видом всеведения, но не всемогущества: «Мне все известно, но пользоваться своими знаниями я предоставляю болванам».

— У него приступ неконтролируемого страха.

Гомера постоянно окружали толпы некомпетентных людей, и он всегда был готов объявить об этом во всеуслышание.

— Черт побери! Да скажи ты ему, чтоб он взял себя в руки!

Блументаль, Кули и Гомер сидели в маленькой кухоньке, а мимо задней двери и выхода в коридор то и дело мелькали какие-то люди. Место не очень подходило для словесной схватки, но Блументаль уже был сыт Гомером по горло.

— Может, тебе, Гомер, и доставляет удовольствие весь этот ужас, а вот нам нет. Нам трудно держать себя в руках, а Кули — труднее всех. Он не работает еще и года и пока не привык к придурочным идиотам и их забавам. Он только что пережил потрясение, открыв холодильник и обнаружив там между мороженой фасолью и куриными наггетсами человеческий мозг. Думаю, ничего удивительного, что он чувствует легкое недомогание.

Гомер и Блументаль были давно знакомы, и их отношения были отмечены регулярными словесными перепалками и стычками, сопровождавшимися обоюдными колкостями разной степени резкости, что, как ни странно, не мешало им уважать друг друга. Гомер только хрюкнул — звук, который мало что означал бы, будь он издан свиньей, зато в устах Гомера говорил о том, что тот, так и быть, промолчит, хотя ему есть что сказать.

— Недомогание — это одно, но он выглядит так, словно его пора госпитализировать, — заметил он, кинув взгляд на Кули.

Блументаль вздохнул, отошел от Кули и вывел инспектора в коридор.

— Мой дорогой Гомер, — промолвил он, — вы никогда не отличались особой толерантностью, но сегодня вы просто невыносимы. Откуда эта нетерпимость?

Гомер был не из тех, кто любил откровенничать, и это иногда доводило Райта до бешенства, однако на этот раз он решил изменить себе:

— Точно такое же, да?

— Правда?

— Абсолютно идентично.

Разговор с Гомером напоминал Блументалю обращение Моисея к наиболее недостойным представителям избранного народа.

— О чем ты? — осведомился он.

— О деле Пендреда! Ты что, не заметил? Ты же не мог забыть!

Блументаль закатил глаза:

— Ну, о таком трудно забыть. Только умственно отсталый может стереть из памяти те ужасы, которые вытворял Мелькиор Пендред. И конечно же, я обратил внимание на сходство. Перерезанное горло, выпотрошенное тело, спрятанный мозг. И тем не менее это никого не приводит в особый восторг.

Однако Гомер уже думал о Беверли Уортон, не обращая внимания на своего собеседника.

Арнольд Кокс испытывал смешанные чувства в связи с выходом в отставку. Уже год с лишним, как он открыл новую страницу своей биографии (он решительно отказывался называть ее последней), однако рябь, вызываемая резкой сменой образа жизни, все еще не позволяла ему уверенно оценивать собственное настоящее и будущее. Эта неопределенность раздражала его и мешала осознать себя во времени и пространстве.

И вместе с тем он наслаждался обществом своей жены Пэм и впервые как следует выполнял свои обязанности, работая в саду и огороде (а Арнольд Кокс был строгим критиком во всех областях жизни). Он попытался было заняться гольфом и потерпел сокрушительный провал, однако это с самого начала было рискованным предприятием, продиктованным в основном отвагой, а следовательно, имевшим мало шансов на успех.

Он пытался убедить себя, что все упирается в смену точки отсчета, — но одно дело говорить, а другое действовать. На это было нужно время. Арнольд Кокс был апологетом терпения и методичности; вся его профессиональная жизнь определялась этим правилом, и он не собирался что-либо менять, выйдя на пенсию.

— Куда ты положил ключи от машины? — со сдержанным раздражением спросила жена.

Громада семейной жизни по-прежнему состояла для него из тысячи мелочей — еще один этап, который следовало преодолеть. Ключи были у него в кармане брюк, и Пэм забрала их, добродушно ворча.

— Куда ты собралась?

Она хотела доехать до супермаркета; он отказывался втягиваться в этот обычай — таскаться за женой по супермаркетам. Он слишком часто видел подобные сцены, еще когда работал, и они вызывали у него лишь чувство презрения.

— Надо купить продукты. Чтобы ты не умер здесь от голода, пока меня не будет.

— Ты же не в кругосветное путешествие отправляешься, а всего-навсего уезжаешь на несколько дней к сестре.

Она ответила лишь улыбкой.

— Я планировал начать ремонт в гостевой спальне, — заметил он.

Естественно, его заявление вызвало взрыв одобрения, как это принято у жен вышедших на пенсию мужчин.

Досуг существовал не для того, чтобы его заполнять бездельем или удовольствиями — он предполагал активную деятельность: садоводство было вполне приемлемо для этих целей, но ремонт — еще лучше. Она оставила его в гараже, предварительно предупредив, чтобы он не переутруждался: он привычно заверил ее в том, что не станет, и уткнулся в картонный ящик, где лежали инструменты.

— Это просто ангина, — заметил он вслед ее удалявшейся спине.

Отыскав ведра, губки, наждачную бумагу и мыло, он решил, что для начала будет достаточно.

Телефон зазвонил как раз в тот момент, когда он наливал в ведро горячую воду. Это был его старый приятель по службе, также достигший пенсионного возраста, но все еще цеплявшийся за работу, что вызывало у Кокса восхищение, хотя он и понимал всю бесплодность его усилий.

Вести были безрадостные.

Когда Айзенменгер вечером вошел в помещение, где проводилось собрание сотрудников, он ощутил себя скотиной на торгах. В течение всего дня его новые коллеги отсутствовали по разным причинам — кто-то преподавал, кто-то проводил эксперименты, кто-то решал административные вопросы, кто-то занимался аудитом, — поэтому до своего прихода на ежемесячную встречу старшего медицинского персонала ему так и не удалось познакомиться ни с одним из них. Учитывая это обстоятельство, а также его пятиминутное опоздание, все повернулись к нему, когда он вошел. Выражения лиц варьировались от безразличия до любопытства, а на паре физиономий Айзенменгер различил явные признаки враждебности.