Обстоятельства гибели - Патрисия Корнуэлл Страница 12

Фургон остановился, и Марино с Люси выходят. Мы припарковались перед зданием гражданского терминала аэропорта Джона Уоллеса. Марино и Люси уже выгружают мои вещи, а я продолжаю просматривать запись.

Через открытый спускной шлюз в кабину врывается холодный воздух. Я никак не могу понять, почему хозяин Сока отправился с ним именно в Нортон’с-Вудс, почти в Сомервилл. Почему не куда-то поближе? Может быть, чтобы встретиться с кем-то? На экране появляются черные железные ворота. Они немного приоткрыты, и он открывает их шире. На руках у парня толстые черные перчатки вроде тех, что носят мотоциклисты. Руки замерзли, или он надел их по какой-то другой причине? Может быть, он все же задумал что-то недоброе. Может быть, планирует воспользоваться оружием. Пытаюсь представить, как он сдвигает затвор девятимиллиметрового пистолета и нажимает на спусковой крючок в такой вот перчатке. Нет, неудобно. Следовательно, и мое предположение нелогично.

Я слышу, как он открывает пластиковый пакет, а когда наклоняется, мельком замечаю что-то похожее на деревянный ящичек. Их часто делают из кедра и оборудуют, как хьюмидоры, маленьким гигрометром. Вспоминаю, что раньше видела на столе в квартире стеклянную курительную трубку. Может быть, он потому ходит гулять в Нортон’с-Вудс, что место это уединенное, обычно тихое и у полиции интереса не вызывает, если только там не происходит какое-то важное событие или не появляется какая-нибудь особенно важная персона, безопасность которой должна быть обеспечена. Может быть, ему нравится приходить туда покурить травки. Он свистит, подзывая Сока, наклоняется, снимает поводок, и я слышу: «Ну что, малыш, помнишь наше место? Покажи мне наше место». Он говорит что-то еще, неразборчивое. Потом что-то вроде: «Хочешь послать?..» или «Ты послал…». Просмотрев эпизод дважды, я все равно не понимаю сказанного, может быть, из-за того, что он наклонился и говорит в воротник.

С кем он разговаривает? Поблизости никого не видно, только пес и руки в перчатках. Потом угол съемки меняется — он поднимается, — и я снова вижу парк, деревья, скамейки и чуть в стороне каменную дорожку возле здания с зеленой металлической крышей. На экране мелькают люди — судя по одежде, они там находятся не по причине свадьбы, а тоже, как и наш герой, пришли прогуляться. Сок трусит к кустикам по своим делам, а его хозяин уходит все дальше, в глубь парка с его древними вязами и зелеными скамеечками.

Свистит. Говорит: «Давай за мной, дружок».

В затененных местах вокруг густых зарослей рододендронов снег глубокий и темный от жухлых листьев, камней и сломанных веток — в голову лезут мысли о тайных захоронениях, облезшей коже, разбросанных обглоданных костях. Хозяин Сока осматривается, и камера останавливается на трехъярусной зеленой крыше дома из дерева и стекла, который мы с Бентоном тоже видим с нашей веранды. Он поворачивает голову, и я вижу дверь на первом этаже и стоящую у двери женщину с седыми волосами. На ней костюм и длинное кожаное пальто. Она разговаривает по телефону.

Наш герой свистит и идет по посыпанной галькой дорожке к Соку — убрать за собакой. «… и эта пустота заполняет мое сердце…» — поет Питер Гэбриэл. Я думаю о его тезке, молодом солдате, сгоревшем в своем «хаммере», и чувствую запах гари, как будто вся эта вонь навсегда осела у меня в носу. Я думаю о матери солдата, о ее горе и злости, что и выплеснулись на меня этим утром, когда она позвонила по телефону. Судмедэкспертов благодарят отнюдь не всегда, оставшиеся в живых нередко ведут себя так, словно это я виновата в смерти их любимых и близких людей. Не принимай все на свой счет — я постоянно напоминаю себе об этом.

Руки в перчатках снова встряхивают смятый пластиковый пакетик — такие продаются на каждом рынке, — и тут что-то случается. Рука в перчатке взлетает вверх, хлопает по наушникам, как будто он сбрасывает что-то, и я слышу удивленное, на выдохе: «Что за?.. Эй!..» Или, может, это крик от боли? Но рядом никого не видно, только роща вдалеке и фигурки в ней. Я не вижу собаки, не вижу ее хозяина. Прокручиваю назад, включая заново. В рамке вдруг появляется рука в черной перчатке… «Что за?.. Эй!..» Голос, пожалуй, все же удивленно-встревоженный, как будто ему двинули в живот.

Прокручиваю в третий раз, прислушиваюсь. Я улавливаю в голосе протест, может быть, страх и, да, боль, словно кто-то попал ему локтем в живот или грубо толкнул. Голые верхушки деревьев будто прыгают вверх и в сторону. В кадре — камни, они стремительно увеличиваются. Он падает на дорожку и либо лежит на спине, либо наушники свалились. На экране застывшая картинка — голые ветки и серое небо. Низ длинного черного пальто мелькает и исчезает — кто-то быстро проходит мимо. Снова уже знакомый звук — громкий хруст гальки под ногами. Картинка снова меняется. Голые ветки и серое небо, но они видны между перекладинами зеленой скамейки. Все происходит очень быстро, просто невероятно быстро, и вот уже другие голоса и другие звуки: