Похищение лебедя - Элизабет Костова Страница 111

Мы одновременно поднялись на ноги, однако Кайе не сразу подвел нас к картинам Беатрис. Он начал с экскурсии, неторопливой экскурсии коллекционера, влюбленного в свои картины и представляющего их гостям, как старых друзей. У него был маленький холст Сислея, датированный 1894 годом, купленный в Арле, как он сказал, невероятно дешево, потому что он первый установил авторство. Еще были две работы Мари Кассат: читающие женщины, и пастельный пейзаж на темной бумаге Берты Моризо — пять зеленых полос, четыре голубые и желтое пятно. Мэри он понравился больше всего: «Какая простота. И совершенство». И еще были импрессионистский пейзаж такой красоты, что мы оба остановились перед ним: встающий из густой зелени замок, пальмы, золотистый свет.

— Это Майорка, — пальцем указал Кайе. — Мать моей матери жила там, и я бывал у нее ребенком. Ее звали Элейн Гуревич. Она, естественно, жила не в замке, но прогуливалась вокруг. Это ее работа — она была моей первой наставницей. Она обожала музыку, книги, искусство. Я засыпал в ее постели и, если просыпался в четыре утра, она всегда читала при включенном свете. Я мало кого любил, как ее. — Он отвернулся. — Если бы она могла больше писать. Мне всегда казалось, что я пишу отчасти и за нее.

Были и работы двадцатого века: де Кунинг, и маленький Клее, и абстракции самого Педро Кайе, и его брата. Работы Кайе были удивительно колоритными и живыми, а Антуан предпочитал серебристые и белые линии.

— Мой брат умер, — ровным голосом сообщил Кайе. — Умер в Мехико шесть лет назад. Он был моим лучшим другом: мы вместе работали тридцать лет. Я горжусь работами Антуана больше, чем собственными. Он был глубоким и вдумчивым — удивительный человек. Меня вдохновляли его работы. Я поеду в Рим на выставку его работ. Это будет мое последнее путешествие. — Он пригладил волосы. — После смерти Антуана я решил оставить живопись. Так чище, чем продолжать без конца. Иногда для художника лучше не заживаться на свете. Свою последнюю картину я похоронил вместе с ним. Вы знаете, что Ренуару к концу жизни приходилось привязывать кисть к руке? И Дюфи.

Вот объяснение его безупречным рукам, подумал я, безупречному сине-белому костюму, отсутствию запаха краски. Мне хотелось спросить, куда он теперь девает время, но дом, такой же безупречный, как его хозяин, отвечал за него: никуда. Он походил на человека, задумчиво ожидающего свидания, на пациента, пришедшего раньше назначенного срока и не захватившего с собой книги, пренебрежительно отказавшегося от глянцевых журналов на столике в приемной. Возможно, для Педро Кайе ничегонеделание было работой: он мог себе это позволить, а его обществом были картины. Мне вдруг пришло в голову, что он не задал ни одного вопроса о нас, спросил только, писала ли Мэри автопортрет. Он как будто и не хотел знать, почему нас интересуют его старые друзья. Он освободился даже от любопытства.

Теперь Кайе двинулся через пещерный зал гостиной к раскрашенной в красный и желтый цвет двери столовой. Там мы увидели нечто новое: сокровища мексиканского народного искусства. Вокруг длинного зеленого стола стояли синие стулья, над ними висела дырчатая жестяная лампа в виде птицы, рядом стоял древний деревянный буфет. Вряд ли здесь ждали к обеду гостей. Одну стену украшали вышивки, пурпурные, изумрудные, апельсиновые люди и животные, занимающиеся своими делами на черном фоне. На противоположной стене висели (неуместные здесь, подумалось мне) три импрессионистских полотна и один более реалистический карандашный рисунок, женская головка, по-видимому, двадцатый век.

Кайе вскинул руку, словно приветствуя их.

— Од особенно хотелось заполучить эти три, — заметил он, — поэтому я отказался их продать. В остальном я был весьма вежлив и продал ей все остальное, всю свою коллекцию, небольшую, может быть, двенадцать полотен, поскольку Беатрис написала не слишком много.