Волчья река  - Рэйчел Кейн Страница 11

– Что? – выпаливает Ланни. К моему изумлению, хмурое выражение пропадает с ее лица. Сэм замирает.

– Какая змея? – спрашивает Коннор. – Мокасиновая? Я видел тут мокасиновых змей и раньше.

– Не мокасиновая. Я не хочу, чтобы вы тревожились… – Голос мой затихает, и я понимаю, что должна это сделать. – Я солгала: мне нужно, чтобы вы тревожились. Мне нужно, чтобы вы понимали: после сегодняшнего дня ситуация уже не будет такой, как прежде. Вам нужно быть очень осторожными. И впредь почту будем забирать только Сэм и я. Хорошо?

– Мама, мы всегда очень осторожны, – возражает Ланни. – Ну правда, ты же это знаешь!

Но это не так. Это не так. И меня снова подташнивает при мысли о том, что ящик мог открыть Коннор или Ланни, или даже Сэм, хотя реакция у него даже лучше, чем у меня. Мои дети считают себя вполне параноидальными. Но они никогда не будут параноиками в достаточной степени – настолько, чтобы предотвратить все, что может случиться с ними. Самоуверенность может быть гибельной.

Сэм пристально смотрит на меня.

– Ребята, дайте нам минуту поговорить, ладно? Коннор, помешивай бобы. И ты должен мне салат.

– Ладно. – Попроси об этом я, сын вздохнул бы так, словно я навалила ему на плечи половину земного шара. А вот Сэму вечно достается немедленное согласие. Я завидую.

Ланни сверяется с таймером на телефоне.

– Курица почти готова, – говорит она. – Осталось минуты три.

– Значит, достанешь ее, когда она будет готова, – отвечает ей Сэм, потом выключает сигнализацию и отпирает входную дверь. – Гвен?

Следую за ним наружу. Сейчас мне не хочется торчать на крыльце на виду у всех, и я выключаю наружное освещение. Мы стоим в темноте, пока мои глаза не привыкают.

– Что происходит? – спрашивает Сэм.

– Не знаю, – отвечаю я. – Змея в почтовом ящике, конечно, довела меня до нервной трясучки, как и то, что случилось сегодня утром. Я просто чувствую себя…

– Уязвимой? – уточняет он и обнимает меня. – Мне жаль, правда. Я знаю, что ты изначально не хотела участвовать в этом чертовом шоу, и мне жаль, что я отговаривал тебя недостаточно настойчиво. У меня было плохое предчувствие, и очень плохо, что оно сбылось. Я не думал, что они решатся устроить такое после всех переговоров и соглашений.

– Я тоже так не думала, иначе вообще не пошла бы туда. – Расслабляюсь, чувствуя его тепло, его силу. Рядом с ним я на пару минут могу отключить вечную настороженность, даже стоя под открытым небом. – Может быть, нам повезет. Может быть, кто-нибудь оставил отпечаток пальца на почтовом ящике.

– Ты так и не ответила детям, – напоминает он, поддевая пальцем мой подбородок. Вокруг темно, но не настолько, чтобы я не могла прочитать выражение его глаз. – Что за змея это была?

– Полосатый гремучник.

– Господи, Гвен!..

– Знаю. – Опускаю голову ему на плечо. – Со мной всё в порядке. Даже со змеей всё в порядке. Никто не пострадал.

Я чувствую, что Сэм многое хочет сказать по этому поводу, но сдерживается. Понимаю, что он привел меня сюда, чтобы о чем-то поговорить, – но вряд ли о змее в почтовом ящике. Странно. Обычно он без колебаний поднимает неудобные вопросы.

Я думаю о том, как это странно. Время от времени на меня заново обрушивается понимание: Сэм – брат одной из жертв Мэлвина. Исходя из любой логики, он не должен находиться здесь, между нами не должно быть… такого. Начиналось все совсем иначе: я не доверяла ему, а он был глубоко убежден в моей виновности. Понадобились время, труд и страдания, чтобы прийти к этому моменту доверия и мира. И эти доверие и мир все еще хрупки, хотя мы и сумели выстроить этот мост. Но мост не из стали – из стекла. И иногда в нем возникают трещины.

После долгого молчания Сэм говорит:

– Послушай, насчет Миранды Тайдуэлл – она… она сказала, что реально собирается делать?

– Просто снять какой-то документальный фильм. И, полагаю, распространить его повсюду или хотя бы так широко, как сможет. Рискну предположить, что он не будет хвалебным. – Я пытаюсь произнести это небрежно, но не могу. Миранда Тайдуэлл до неприличия богата и до жестокости злобна, и если она не может в реальности опустить мне на голову топор, то сделает это в переносном смысле. Она осознаёт силу информации.

– Гвен… – Сэм убирает руки с моей талии и берет в ладони мое лицо невероятно нежным жестом, от которого у меня перехватывает дыхание. – Как нам это сделать? Скажи мне. Скажи мне! Как нам защитить от этого детей?

– Не знаю. – Я чувствую, как на глаза наворачиваются слезы, и изо всех сил моргаю, чтобы загнать их обратно. – Может быть, мы не сумеем этого сделать. Может быть, нам придется просто помочь им жить с этим.

– Боже… – выдыхает Сэм. – Я надеюсь, ты ошибаешься. Очень надеюсь.

Он целует меня – нежно и осторожно, но под этой нежностью тлеет уголек страсти. И чуть-чуть отчаяния. Я чувствую это. Мы всегда и неизменно стоим на краю обрыва, под которым зияет глубокая темная пропасть. И сейчас эта пропасть кажется особенно опасной.

– Еда готова, – говорит Сэм. – Настолько нам всем нужно бояться?

– Сильно, – отвечаю я. – Мне нужно, чтобы и ты, и дети были настороже. – Я ненавижу это. Я ненавижу отбирать крошечный кусочек нормальной жизни, который мы выгрызли для детей. Но они должны понимать, что именно может случиться.

Мы накрываем на стол. К ужину у нас курица с розмарином, мое любимое блюдо. Это мило с их стороны. Курица вкусная, бобы приготовлены в самый раз. Салат получился просто мешаниной, но мои дети старались. Однако мне кажется, что никто из нас не чувствует вкуса по-настоящему: мы говорим о возможности того, что отношение к нам со стороны обитателей Стиллхауз-Лейк может стать еще более враждебным. Мы говорим об осторожности, о том, что нужно держаться рядом с друзьями и со взрослыми, которым мы можем доверять. Мы говорим о том, что делать, если что-то пойдет не так. Невеселый, но необходимый разговор.

Дети не возражают. Я вижу мятежную злость Ланни; она как раз вошла в тот возраст, когда хочется расширить рамки своей жизни, а не сужать их. Коннора все это тревожит меньше. Он уже достаточно давно стал замкнутым, и я предполагаю, что в ближайшее время это не изменится.

Однако мне нужно внимательно присматривать за дочерью.

Они просят разрешения уйти, и я позволяю это, хотя их тарелки еще наполовину полны. Мы с Сэмом прибираем кухню; я постоянно проверяю, не забыла ли включить сигнализацию. Он замечает это, но никак не комментирует. Я мою тарелки и передаю ему, он вытирает их и ставит на место. Это происходит в уютном, спокойном молчании, но я все время мысленно возвращаюсь в студию, к тому леденящему ужасу, к тому, как я проиграла бой в прямом эфире. Это все равно что трогать горячую плиту, но я не могу остановиться.

Когда звонит домашний телефон, я почти признательна за возможность отвлечься. Я сохраняю телефонную линию по причинам безопасности. Девять звонков из десяти – это запись чьего-нибудь голоса с мошенническими предложениями, однако стационарный телефон в случае кризиса не так быстро выйдет из строя, как сотовый, – он не зависит от аккумулятора и энергоснабжения дома.