Убить Короля - Сандроне Дациери Страница 11

– Не знаю, что в большей степени связывало ее с мужем – любовь или благодарность за то, что он изменил ее жизнь. Ей тяжело приходилось с сыном в одиночку.

– Почему они переехали именно сюда? Она не хотела возвращаться в родной город?

– Понятия не имею. Она говорила, что ее муж обожает наши края. Он и правда вечно скитался по лесам, фотографируя птиц и растения.

– Мелас не работал?

– Нет. Он жил на ренту. Кажется, получил какое-то наследство, но я никогда не интересовался этой темой.

– Если он был богат, то мог нажить себе врагов. Или его жена завела интрижку.

– Наше общение не выходило за грань моих профессиональных обязанностей, и подобные вопросы мы никогда не обсуждали.

– А какие у Меласа сложились отношения с Томми?

Пала на пару секунд задумался.

– Думаю, отчим еще не успел к нему привыкнуть.

– Он на него ругался или еще что?

– Нет-нет, ничего подобного. Но в отличие от матери он на моей памяти ни разу не приласкал Томми.

Коломба встала:

– Спасибо. Буду благодарна, если вы не станете сообщать фельдфебелю, что я к вам заходила.

– Не беспокойтесь, это останется профессиональной тайной. Но послушайте, Коломба… Если захотите с кем-то поговорить, звоните. Только пистолет в следующий раз оставьте в приемной. Оружие меня нервирует.

– Почему вам так хочется стать моим психиатром?

– Отчасти по эгоистическим соображениям. Томми некоторым образом вынудил меня поинтересоваться вашей биографией, и я видел, через какой кошмар вам пришлось пройти. Вы встретились со злом лицом к лицу, Коломба. Это нечто, что человек моей профессии страстно стремится познать.

– Вам просто хочется прогуляться по моим мозгам.

– Нет. Помимо профессионального любопытства, я также хочу вам помочь. Потому что вы нуждаетесь в помощи, Коломба. Я знаю, сколько вы выстрадали во имя долга. Вы заслуживаете немного покоя.

Коломба хотела ответить, что он может засунуть свои психобредни себе в задницу, но комок в горле мешал ей заговорить. Ее подбородок затрясся, уголки губ опустились. Она с ужасом поняла, что вот-вот расплачется.

«Только не при нем!»

– Нет ничего хуже, чем притворяться, что тебе не больно. Боль никуда не денется, сколько бы мы ни пытались ее не замечать, – продолжал Пала. – Напротив, в таком случае она никогда не станет легче.

Коломба провела ладонью по лицу. Ее рука дрожала.

– Я не позволю вам себя надуть, – всхлипнула она. Но почему же тогда она не уходит?

– Поговорите с Катериной и назначьте время консультации. Вы не виноваты в том, что выжили.

Коломба выбежала из кабинета, чтобы не разрыдаться.

4

Почти час прождав на углу улицы, Коломба наконец села в такси. На морозе она успокоилась, а желание плакать постепенно отступило. Как раз вовремя, потому что, вернувшись домой, она обнаружила, что ее мать раскладывает перед входной дверью коробки и пакеты. Мать, щеголявшая серо-голубой шевелюрой, в своем зрелом возрасте – а ей было далеко за шестьдесят – сохранила изящное телосложение.

– Ты не кажешь носа на улицу, а стоит мне приехать, так тебя нет дома, – проворчала она.

– В следующий раз звони заранее, – с невольной резкостью сказала Коломба.

– Мне нужно записываться на прием? Ну же, помоги. – Мать заметила ее опухшую губу. – Что ты натворила?

– Ударилась о руль. – Коломба показала на застрявшую в кювете «панду».

– Я так и подумала, что машина нашу напоминает, – сказала мать. – Тебе надо вызвать эвакуатор.

– Так и поступлю, спасибо.

Коломба подхватила ящик яблок и отнесла его на кухню. Навьюченная пакетами мать последовала за ней.

– Ну и холод у тебя.

– Котел не работает.

Открыв холодильник, мать начала доставать оттуда испортившуюся еду и выбрасывать в один из наполовину полных черных пакетов под мойкой.

– Только глянь, какое безобразие…

– Если сейчас же поедешь домой, не попадешь в непогоду, – сказала Коломба, чье терпение было уже на пределе. – Говорят, снова пойдет снег.

– Я подумала, что тебе бы тоже стоило отправиться домой вместе со мной.

– Я дома.

– Когда твой папа был жив, тебя сюда было волоком не затащить, а теперь ты не хочешь уезжать.

– Раньше я не ела шпинат, а теперь полюбила. – Коломба согнула правую руку. – Смотри, какие мышцы.

– Прекрати.

– Хочешь зайти в туалет перед отъездом? Стакан воды? Благословение?

Мать закрыла дверцу холодильника.

– Ладно, – дрожащим голосом сказала она. – Я пытаюсь быть хорошей матерью, но что поделаешь, раз ты не хочешь меня видеть?

– Ничего. Я взрослый человек, у меня есть кредитка и пистолет. Я сама справлюсь.

Мать достала бумажную салфетку и вытерла глаза.

– Так и будешь тут сидеть, пока Данте не объявится?

– А если и так, то что? – бросила Коломба.

– Ты здесь торчишь уже год! И ничего не делаешь!

– И что?

– Да умер твой Данте! Всем известно, что он мертв!

– Хватит! – закричала Коломба. – Уходи!

Мать напряженно села за стол, и Коломбе стало стыдно, что она сорвалась на единственного человека, которого еще заботила ее судьба.

Она засунула остальные покупки в холодильник и еще полчаса игнорировала жалобные причитания матери, пока та наконец не уехала обратно в Рим. Оставшись в одиночестве, Коломба разожгла камин, брызнув на поленья ацетоном. Ядовито-зеленое пламя вспыхнуло, как коктейль Молотова, но на сей раз она успела отпрыгнуть и не обожглась.

«Ты здесь торчишь уже год и ничего не делаешь».

Дождавшись, пока дом прогреется, она вскипятила в чайнике воду и помылась в тазу в ванной на первом этаже. В ванной, типичной для какого-нибудь жалкого мотеля шестидесятых годов, стояло большое зеркало в стиле рококо, в которое Коломбе волей-неволей пришлось поглядеться. После больницы она набрала пару килограммов, но меньше чем следовало. На животе розовели шрамы после операции, грудь уменьшилась на один размер. Коломба прикоснулась к груди и тут же отдернула руку, вспомнив последнего мужчину, который ее сжимал. Слишком поздно – воспоминание было уже не прогнать, и она заново увидела, как Лео стоит у нее за спиной, отражение его лица в зеркале поезда, направляющегося в Венецию, когда они заперлись в туалете перед тем, что чуть не стало последней глупостью в ее жизни.

Она до сих пор чувствовала себя грязной.

«Уже год ничего не делаешь».