Кровная связь - Грег Айлс Страница 11

Заглянув в шкаф, я вижу, что на плечиках висит одежда, которую я носила в школе. Под одеждой стоит плетеная корзина для белья, полная луизианских рисовых фигурок. Одежда не оказывает на меня никакого действия, а вот при виде набивных разноцветных животных к горлу подступает комок. Изначально заполненные высушенным рисом, рисовые фигурки являют собой местных предшественников плюшевых игрушек в стиле Кролика Банни, которые позже покорили всю Америку. Должно быть, в корзине их штук тридцать, не меньше, но той, которая по-настоящему имеет для меня значение, там нет. Нет Лены-леопарда. Лена была моей любимицей, но я не знаю, почему. Может быть, потому что она была кошкой, как и я. Мне нравились пятнышки у нее на шкурке, нравились ее усы, нравилось, как она прижималась к моей щеке, когда я засыпала. Я носила ее с собой повсюду, даже взяла на похороны отца. И именно там, в окружении взрослых в комнате для гостей, я увидела отца лежащим в гробу.

Он больше не был похож на моего папу. Он выглядел старше. И еще очень одиноким. Когда я сказала об этом, дедушка предположил, что отцу будет не так одиноко, если я отдам ему Лену, чтобы она составила ему компанию. Мысль о том, чтобы в один день лишиться и Лены, и отца, была ужасна, но дедушка был прав. Каждый вечер в обществе Лены мне было не так одиноко, и я была уверена, что она сможет сделать то же самое и для папы. Спросив у мамы разрешения, я перегнулась через высокий край гроба и пристроила Лену между щекой и плечом отца, как делала каждый вечер сама. После этого я очень сильно скучала по ней, но утешала себя мыслью, что у папы осталась маленькая частичка моего сердца, чтобы ему не было так тоскливо одному.

Стоя сейчас в своей старой спальне, я чувствую, как по коже у меня бегут мурашки, как бывает всякий раз, когда я возвращаюсь домой. Почему мать решила оставить в ней все как есть? Черт возьми, она же дизайнер интерьера, в конце концов! Ее охватывает буквально маниакальное желание переделать каждый клочок пространства, который оказывается в ее власти. Это всего лишь своеобразное проявление уважения к моему детству? К более понятному и простому прошлому? Или мне следует рассматривать это как неприкрытое приглашение вернуться домой и начать все сначала, с того места, где я «сбилась с пути истинного»? Все члены моей семьи до сих пор расходятся во мнении, когда именно это случилось, то есть когда я не оправдала возложенных на меня надежд в качестве «женщины из рода ДеСалль». В глазах деда у меня все шло нормально до тех пор, пока меня не попросили из медицинского колледжа, что и не позволило мне пойти по его стопам и стать хирургом. Но мать считает, что падение началось намного раньше, в какой-то неопределенный момент моей юности. Хотя я и не ношу фамилию ДеСалль, фамилия моего отца была Ферри, меня все равно считают женщиной из рода ДеСалль, а это налагает на меня легион обязанностей. Но тысяча маленьких самовольных поступков, которые я совершила, уводят меня все дальше от этого предопределенного пути на дорогу, на которой мне до сих пор не встретилось никого, даже отдаленно похожего на мужа. И мать никогда не позволяет мне забыть об этом. Собственно говоря, я даже рада, что, приехав ночью, не застала ее дома.

Пока я смотрю на фотографию отца, на которой он высоко поднял мою руку в знак триумфа, валиум попадает мне в кровь и на меня снисходит благословенное спокойствие. Из-за того что отец умер, когда мне было всего восемь, он остался единственным, кого я не успела разочаровать. Мне нравится думать, что если бы он был сейчас жив, то гордился бы моими достижениями. Что касается моих проблем… Ну что же, у Люка Ферри хватало собственных.

Я откидываю покрывало на своей неизменно убранной постели и вытаскиваю из кармана сотовый телефон. Меня охватывает чувство вины, когда я вижу, что не ответила на тринадцать звонков. Нажав клавишу с цифрой «1», чтобы проверить голосовую почту, я прослушиваю первое сообщение. Шон позвонил мне даже раньше, чем успел покинуть дом Артура ЛеЖандра. Ободряющим голосом он советует мне сохранять спокойствие, говорит, что Пиацца – это его проблема, не моя, а потом умоляет не распускаться, пока он не приедет сюда. «Сюда» – это в мой дом на озере. Я пропускаю несколько сообщений. Перемена в голосе Шона просто разительна.

– Это снова я, – сердито заявляет он. – Я все еще сижу у тебя дома и по-прежнему не имею ни малейшего представления, куда ты подевалась. Пожалуйста, перезвони мне, даже если не хочешь меня видеть. Я даже не знаю, то ли ты валяешься пьяной в какой-нибудь дыре в Квортере, то ли упала в канаву и умерла. Ты что, перестала принимать лекарства? Что-то пошло не так, Кэт, я просто знаю это, и оно не имеет отношения к убийствам. Послушай… Ты должна доверять мне, и ты знаешь, что можешь это сделать. – Пауза, треск. – Проклятье, я люблю тебя, и все это дерьмо собачье. Вот почему мы до сих пор не вместе. А я сижу один в пустом доме и…

Щелчок, и больше ничего. Доступная память телефона исчерпала себя этим сообщением.

Я выскальзываю из трусиков и натягиваю одеяло до подбородка. Мне хочется позвонить Шону и сказать, что со мной все в порядке, но дело в том, что это не так. Собственно говоря, мне кажется, что я схожу с ума. Но здесь он ничем не может мне помочь.

Сотовый телефон выскальзывает из рук, и перед глазами у меня возникает образ Артура ЛеЖандра, лежащего мертвым в сверкающей кухне, в черных носках, надетых на худые, тонкие ноги. Над его телом парит в воздухе надпись, сделанная кровью: МОЯ РАБОТА НИКОГДА НЕ ЗАКОНЧИТСЯ. Я снова вижу следы укусов на бескровной плоти ЛеЖандра, еще один факт в бесконечной череде шрамов и увечий, которым я стала свидетелем за прошедшие семь лет.

Неужели это и в самом деле моя работа? Как может чья-то работа заключаться в том, чтобы анализировать и изучать нечто столь жестокое, столь маленькое, столь страшно специализированное?

Должно быть, мой выбор карьеры обусловлен чем-то еще. Но чем? Таинственной смертью отца? Это слишком очевидная причина.

– Моя работа никогда не закончится, – бормочу я, ощущая, как валиум растекается по жилам.

Сегодня ночью седативное, которое я проглотила, чтобы справиться с похмельем и тягой к выпивке, сделало мне неожиданный подарок: крепкий сон без сновидений. Я уже много лет не испытывала такого облегчения.

– Спасибо тебе, – шепчу я снотворному, словно обращаюсь к богине сна.

Моя левая рука ложится на живот, а правая высовывается из-под одеяла и тянется к руке, которой больше нет здесь.

– Папа? – шепчу я. – Это ты?

Он не отвечает.

Он никогда не отвечает, но сегодня ночью страшная боль одиночества, которая всегда сопровождает мои мысли об отце, не так сильна. Валиум притупляет острые края моего отчаяния, облегчая соскальзывание в сон. Много лет меня по ночам мучают кошмары, а в последнее время алкоголь, которым я пользовалась, чтобы притупить их, кажется, делал их еще страшнее. Но валиум для меня – новое и неизвестное лекарство, свежее и сильное, как первый глоток спиртного, который я когда-то сделала.

Сегодня сон обволакивает меня, как океанская глубина во время свободного погружения, и его яркий верхний слой становится ярче и интенсивнее по мере того, как я погружаюсь все глубже и глубже, прочь от хаоса поверхности, в синий храм глубины. Мое убежище и спасение от мира и от себя самой. Здесь нет других мыслей, кроме как выжить. Здесь царят покой и умиротворение. Благословенно пребывание в таком месте, куда немногочисленная горстка человеческих существ может войти без баллонов со сжатым воздухом, где смерть является постоянным спутником, где жизнь кажется слаще из-за того, что ты знаешь, как легко ее потерять.