Тысячи лиц Бэнтэн - Айзек Адамсон Страница 10

Вспомнив про Гомбэя, я решил, что не мешало бы проверить его историю о происхождении патинко. Вообще-то проверка фактов — страшная нудятина, и я легко мог бы сделать это по Интернету в Кливленде, но в Кливленде я не желал и вспоминать о патинко. С этой мыслью я велел водиле Накодо забыть про отель и отвезти меня в Канда-Дзимботё. Я хотел повидаться с профессором Кудзимой. Когда-то он преподавал историю в университете Нихон, а теперь у него был букинистический магазин.

Я познакомился с Кудзимой несколько лет назад, когда работал над статьей продвижение «Бездомным — айкидо». Правительство выделило денег на эту шарашку под названием «БА!», основанную на идее, что если научить бомжей айкидо, это даст им чувство собственного достоинства и дисциплину, нужные, чтобы жизнь у них снова наладилась. Но все пошло наперекосяк: по задворкам вспыхнули потасовки, и еще было несколько громких случаев, когда бомжи перетянули одеяло на себя, начистив рыла молодежным бандам в парке Ёёги. При подготовке к Кубку Мира копы устроили шмон в бомжевом городке в парке Синдзюку, началась свалка, и некоторым из токийских крутых полицейских поломали носы. Тут чиновники Кубка Мира ФИФА задались вопросом на миллион баксов: если токийские копы не могут приструнить кучку занюханных бомжей, живущих в картонных коробках, как же они рассчитывают контролировать пьяных вусмерть хулиганов, вооруженных сувенирными самурайскими мечами? Так накрылось медным тазом движение «Бездомным — айкидо».

В рамках статьи мне хотелось дать историческую справку о том, как Токио обращается со своими бездомными. Один из коллег порекомендовал мне Кудзиму, и мы с ним сразу поладили. Если такое с Кудзимой вообще реально. Завязать с ним разговор — все равно что с толкача завести подлодку, но уж если речь заходила об истории, Кудзима мог говорить часами.

Опять же, если эта история была не о нем самом. Закоренелый холостяк, Кудзима когда-то был восходящей звездой в университете Нихон, но потом внезапно ушел оттуда в самом расцвете, в тридцать шесть лет. Невероятное событие, учитывая, что уж если ты пустил корни в японском университете, там тебя разве что не цементируют. Когда я спросил Кудзиму, почему он ушел, он процедил только, что все было очень «сложно». Так что я связался с кое-какими источниками и раскопал, что Кудзиму «ушли» на пенсию раньше времени после скандала эндзё косай в 1989 году. Я не мог представить Кудзиму, ввязавшегося в «свидания за деньги» со студенточкой, но людские поступки вечно превосходят мое воображение. Да еще пример Эда научил меня, что кризис среднего возраста может буквально за несколько месяцев полностью изменить личность человека. Есть шанс, что я сам вдруг начну с ума сходить по гольфу, носить хаки и докеры и со страшной силой переться от фильмов Рона Говарда. [11]Даже думать об этом страшно.

Водила подкинул меня до Ясукуни-дори — широкой улицы, идущей вверх по холму к храму Ясукуни. Этот памятник выстроили в честь японских жертв войны. В последние недели храм напропалую склоняли в международной прессе, так как японский премьер планировал официальный визит в храм, дабы выполнить предвыборное обещание. И Корея, и Китай заявили официальный протест японскому правительству, потому что в храме покоились останки казненных военных преступников класса А, ответственных за чудовищные зверства по всей Азии. Официальная реакция японского правительства была в общем такой же, как реакция на все щекотливые вопросы, относящиеся к войне: правительство хранило молчание, отделываясь расплывчатыми заявлениями о новом столетии сотрудничества всех азиатских наций.

По-моему, очень правильно, что книжный магазин профессора Кудзимы стоял в тени (. два ли не самого заметного в Токио напоминания об этой темной главе в истории нации. Сколько мы знакомы, Кудзима все время проводил исследования и писал книгу о городе времен войны. Его скандальное увольнение из университета практически гарантировало, что труд его жизни никогда не выйдет в свет, но Кудзиму это не остановило. Наверняка он работал над своей книгой и в тот момент, когда я, толкнув дверь, вошел в книжный магазин «Хапран». [12]

Пробивая себе дорогу сквозь высокие кучи книг, наваленные в витрине, сквозь летучие пылинки, с улицы в глубину комнаты сочился неровный свет. Тут профессор Кудзима изучал некий таинственный фолиант размером с телефонный справочник. Его письменный стол служил, во-вторых, прилавком, в-третьих, картотекой и, в-четвертых, пожалуй, мусорной корзиной, так он был завален бумагами. Занимательное, должно быть, чтиво — меня Кудзима даже не заметил.

Судя по виду «Ханрана», люди сюда вообще нечасто заглядывают. Единственный свет шел с улицы, а в комнате витал некий дух, что роднит все бизнесы на грани банкротства в любой точке мира. Обреченность, банальный ежедневный фатум цифр, идущих не в ту графу. Только зайдешь в такое место, сразу настроение падает ниже плинтуса.

— Профессор Кудзима, — позвал я. — Сто лет не виделись.

Он дернул головой, раскрыл рот и пару секунд недоуменно пялился на меня своими щелочками, как будто не узнал.

— Билли Чака, — возвестил он.

— В яблочко. Как дела?

— Что вы тут делаете?

Я спросил его, здоровается ли он так со всеми покупателями, и он криво улыбнулся. Одна эта улыбка сказала мне о состоянии «Ханрана» больше, чем банковские документы. Кудзима чуть постарел и чуть подурнел, но по-настоящему поменялась только его шевелюра. Буйную серую гриву в стиле эйнштейновского хаоса выдрессировали и превратили в короткую, воспитанную, вполне респектабельную стрижку. Если б не поношенный вельветовый пиджак, вы бы по ошибке решили, что Кудзима — замначальника отдела в какой-нибудь компании из списков Токийской фондовой биржи.

Несколько минут мы потрепались о том о сем, причем я старательно избегал любых упоминаний университета Нихон. Кудзима был холост, всю жизнь прожил в Токио и клал на все, кроме истории, так что завести с ним светскую болтовню — та еще задача. Слава богу, трепотня описала полный круг, и Кудзима снова спросил, с чего это я к нему заявился.