Скинхед - Наталья Нечаева Страница 10

Встречались семьями, выезжали на природу. Ленька всерьез занимался наукой, Петр считался одним из самых удачливых следаков, им было и чем похвастаться, и о чем поспорить. А в середине девяностых разбежались. Разошлись в политических взглядах. Зорькин не мог примириться с развалом СССР, а Рогов, наоборот, это дело приветствовал. Петр запил от боли и гнева, не в силах выносить чудовищные метаморфозы, происходящие с органами, в которых служил, а Леонид уехал за границу, чего-то там преподавать. Потом, когда вновь встретились, оказалось, что трещина меж ними расползлась и разверзлась, превратившись в непроходимую пропасть.

Рогов вырос в признанного ученого, профессора, членкора всяческих импортных академий, а Зорькин, увы, так и застрял на следственной работе, никуда не выдвинувшись. Молодые, взращенные им коллеги давно уже позанимали высокие кабинеты, а Петр Максимович прозябал в майорском чине, без всякой надежды на повышение, по-прежнему попивал, хоть и не так ретиво — сердчишко пошаливало, — и ругал почем зря продажную власть.

Никаких громких дел ему давно не поручали, так, разную ерунду, и то, что сейчас вдруг отдали расследование убийства азербайджанской девочки, представлялось, с одной стороны, невероятным везением: не могут сами справиться, гады, не хотят мараться в грязи! С другой же стороны, везение представлялось вполне читаемой подставой. Ситуация наипростейшая, убийца вот он, лежит в больнице, на блюдечке с голубой каемочкой, свидетели — вся банда этих бритоголовых сволочей. Довести до суда — раз плюнуть. Суд в таком деле — это и общение с прессой, и внимание руководства, то есть какое-никакое, но признание. И все это — ему? С чего?

Опытным носом следака Зорькин чуял подвох, но в чем именно он заключался — сообразить никак не мог, потому и решил подойти к расследованию во всеоружии. Лучшего же консультанта, чем старинный друг Леня Рогов, и придумать было сложно — профессор много лет занимался изучением молодежных движений. Вот и пилил Петр Максимович в свой законный выходной на противоположный от родной Гражданки конец города — в Купчино.

— Коньячку? Водочки? — встретил его накрытым столом старый друг.

— Потом, — отказался Зорькин. — Мне голова ясная нужна — я же по делу.

— Скинхеды, Петя, это не дело, — грустно ухмыльнулся Рогов. — Это болезнь от безделья.

— Вот и просвети. А то я, кроме того, что они головы бреют и драки устраивают, ничего про них не знаю.

— Тебя скины в принципе интересуют, ну, там, история, традиции, или нынешняя ситуация в России?

— На кой хрен мне исторические экскурсы? Я же не диссертацию писать собираюсь.

— Правильно мыслишь. Те, первые скинхеды, с которых все началось, и наши, нынешние, — это земля и небо.

— Даже так?

— Конечно. У нас и тут — собственная гордость.

В следующий час из индивидуальной лекции доктора наук Рогова следователь Зорькин узнал массу любопытного и совершенно для себя нового. Не в полной мере доверяя диктофону, прихваченному с работы Петр Максимович делал быстрые пометки на бумаге, уточняя услышанное.

Оказалось — вот те на! — что самые первые скинхеды, появившиеся в Англии в конце шестидесятых годов прошлого века, были полными антиподами нынешним — расистам, фашистам и антисемитам. «Пиво, девки, драки! Скины вне политики! Засуньте ее себе в задницу!»

Увы, политика, вылезшая именно из вышеозначенных частей тела наружу, поделила скинов на «коричневых» — скинов-неонацистов, которых по-другому называют еще бонхедами, то есть башка — бильярдный шар, «красных» — скинов-коммунистов, или «редскинов», приверженцев, что характерно, не Ленина, а Че Гевары, и скинов-антифашистов, иначе говоря, «рашскинов». Последние хоть и солидарны с «красными» в плане антифашизма и антирасизма, но категорически против коммунизма. Потому и назвали себя — RASH — аббревиатура из трех слов: «Red and Anarchist Skinheads».

— Хочешь сказать, что все нынешние бритоголовые встроены в политику? — насторожился Зорькин, кажется, начиная смутно понимать, почему дело поручено именно ему.

— Почти, — кивнул Рогов. — Если скинхед вне политики, то это уже модник.

— Кто?

— Модник. Тот, кто примкнул к движению, подражая внешним атрибутам — бритая голова, тяжелые ботинки, свастика на руке. В последнее время, кстати, их становится все больше, то есть скинхедом быть модно! Понимаешь? В нашей стране модно быть фашистом! Чушь, дикость, но это так! Лет десять назад когда эта тенденция только-только начала проявляться, я был в составе группы ученых, которые написали аналитическую записку в правительство об опасности скин-движений. Реакция была весьма своеобразной: у нас появились скинпеды.

— А это еще кто? Педики, что ли?

— Именно. Скинов, осужденных за хулиганство, стали определять в камеры к кавказцам. Специально. Чтоб покруче наказать. Ну а кавказцы их попросту «опускали». Вот и представь, вышли пацаны после года-двух тюрьмы и начали сбиваться в стаи. Уже по принципу сексуальной ориентации. И конечно, делом чести стало мочить своих обидчиков.

— То есть…

— Вот именно!

К дикому удивлению Зорькина, оказалось, что у скинов имеется не только отличительный стандарт внешнего вида, но и своя музыка, свои печатные издания.

— У нас их много, что ли? — ошарашенно поинтересовался следователь. — Если и музыка, и пресса…

— Около ста тысяч — это много или мало? — вопросом на вопрос ответил Рогов. — Два года назад генеральный прокурор официально сообщил, что их — пятьдесят тысяч, а правозащитники утверждают, что сегодня — сто. Как минимум. И это всего за два года!

— Москва? — с тоскливой надеждой поинтересовался Петр Максимович. — Там в основном?

— Увы, Петюня, больше всего бритоголовых у нас, в Питере, причем самых махровых, «коричневых»…

— Да нет, ты что-то путаешь, — отмахнулся Зорькин. Верить в озвученную другом информацию совершенно не хотелось. — У нас даже когда дела по дракам бывают… или помнишь, сколько раз на иностранцев нападали, официально извещалось, что это — обычное хулиганство и никакого отношения к межнациональным конфликтам не имеет. Дети же. Родители на работе все время, ни комсомола, ни пионерии, спортшколы позакрывали, куда податься? Вот и хулиганят. Сам говоришь, быть скином — модно. Придуриваются. Вспомни, мы в детстве тоже стенка на стенку ходили, класс на класс. Двор на двор. Даже район на район, бывало. Штаны с бахромой носили, волосы до плеч, как Битлы. Вот и эти — так же.

— Не спорю, — пожал плечами Рогов. — Только мода, заметь, не на пустом месте вырастает. Должны быть носители, те, кто подскажет, почему голову надо брить, зачем в носке ботинка металл. Сам знаешь, если на сцене висит ружье, оно должно выстрелить. Так и тут. Раз пацан надел специальную обувь для драки, он непременно пустит ее в ход. Хотя бы для того, чтоб опробовать. И рядом обязательно окажется тот, кто подскажет, на ком именно. Кстати, помнишь, может быть, из истории: большинство черносотенцев были выходцами с рабочих окраин. У нас сейчас — та же история: больше всего скинов вырастает в спальных районах, в плохо обеспеченных или неполных семьях. Я тебе одну цифру приведу, сам все поймешь: в России, по последним данным, двенадцать процентов населения поддерживают фашизм, а пятьдесят процентов считают, что фашизму создан режим максимального благоприятствования. По крайней мере, милиция это дело весьма поощряет.