Моя сестра - Мишель Адамс

Сигнал моего телефона можно сравнить со снующим под кроватью тараканом. Ничего по-настоящему опасного. И все же меня переполняет неприятный страх. Такой же страх внушает, например, стук в дверь перед отходом ко сну – непременно недобрые вести, или это убийца пришел воплощать свои фантазии. Я оглядываюсь и вижу спящего рядом Антонио; складки белой простыни, словно свободная тога, надежно укрывают его тело. Дыхание размеренное, спокойное и умиротворенное. Я знаю, ему снится что-то хорошее, потому что он причмокивает и подергивается как довольный младенец. Бросаю взгляд на красные цифры, светящиеся на будильнике. 2:02, недобрый знак.

Я тянусь за телефоном – мои движения заторможены – и смотрю на экран. Неизвестный номер. Нажимаю зеленую кнопку, чтобы ответить, и слышу бодрый, жизнерадостный голос. Но это – ложь, чтобы одурачить, пустить пыль в глаза.

– Привет. Это я. Алло? – голос ждет ответа. – Ты меня слышишь?

Я подтягиваю одеяло выше, пытаясь защититься от холодка, пробежавшего по коже. Прикрываю груди, левая у меня чуть ниже правой. Спасибо второй степени сколиоза. Это голос Элли, и я знала, что услышу именно его. Последняя нить, связывающая меня с прошлым, которое я пыталась забыть. И вот, после целых шести лет тишины Элли удалось выкарабкаться со дна пропасти, которую я оставила между нами, пробраться ко мне, как червь сквозь грязь, и найти меня.

Я приподнимаюсь, включаю лампу, освещая самые темные, кишащие монстрами углы комнаты. Когда подношу трубку к уху, я все еще слышу дыхание Элли, она будто бы выползает из тени, ожидая, когда я заговорю.

Я откатываюсь от Антонио, поморщившись от того, что бедро больно пульсирует при движении.

– Что тебе нужно? – спрашиваю, пытаясь придать голосу уверенности. Я научилась не быть вежливой, держаться отстраненно. Чтобы не поощрять ее.

– Мне нужно поговорить с тобой, поэтому даже не думай бросить трубку. Почему ты шепчешь? – Слышу, как она хихикает, будто бы мы друзья, будто это просто обычный разговор глупеньких девочек-подростков. Но это не так. Мы обе знаем это. Я должна положить трубку, несмотря на ее угрозу, но я не могу. Уже слишком поздно.

– Сейчас середина ночи, – я слышу дрожь в своем голосе. Меня знобит. С трудом глотаю слюну.

Шуршание – она проверяет часы. Где она сейчас? Что ей нужно в такое время? Вообще-то раннее утро, но как бы то ни было. Я снова спрашиваю:

– Что тебе нужно? – чувствуя, как она через расстояние дотрагивается до моей кожи, пытаясь проникнуть под нее.

Элли – моя родная сестра. Единственный человек из той, прошлой жизни, о которой у меня почти нет воспоминаний. А те, что есть, расплывчаты, как если бы я смотрела на них сквозь оконное стекло, мокрое от ливня. Я даже не уверена, что они все еще соответствуют реальности. Двадцать лет – достаточный срок для того, чтобы воспоминания исказились, превратились во что-то иное.

Моя новая жизнь – та, в которой я застряла по сей день – началась, когда мне было три года и пять месяцев. Это был ясный весенний день, холода отступили, и звери в близлежащих лесах совершали первые робкие вылазки из своих нор. Я была закутана в толстую шерстяную кофту, слои ткани делали меня неподвижной. Женщина, которая родила меня, натягивала красные рукавицы на мои руки, не говоря ни слова. Вот что я помню с того возраста.

Она несла меня по пыльной тропинке, поросшей молодой травой, пока мы не добрались до уже поджидавшего нас впереди автомобиля. Я развивалась медленно, и некоторые части моего тела, например, бедро (плохо сформированное, стянутое слабыми волокнистыми сухожилиями), были и вовсе недоразвиты. Сам процесс хождения был для меня почти не осуществим. Я не сопротивлялась, когда она резко усадила меня на заднее сиденье и пристегнула ремнем. Во всяком случае, не помню, чтобы я сопротивлялась. А может, я на самом деле не помню ничего, и это просто уловка моего разума, чтобы создать иллюзию, что у меня есть прошлое. Жизнь, где у меня были родители. Прошлое, где есть кто-то еще, кроме Элли.

Иногда мне кажется, что я могу вспомнить лицо своей матери – оно похоже на мое, только старше, краснее, с паутинкой морщин вокруг губ. Но я уже не столь уверена в своих воспоминаниях. Но я знаю точно, что не было ни напутственного совета «быть хорошей девочкой», ни короткого поцелуя в щеку, чтобы приободрить меня. Я бы такое запомнила, правда? Она захлопнула дверь, отошла на шаг назад, и дядя и тетя увезли меня, как будто в этом не было ничего из ряда вон выходящего. И уже тогда я чувствовала, что чему-то пришел конец. Меня отдали, выгнали, бросили.

– Ты слушаешь меня, Айрини? Я же сказала, хочу поговорить с тобой. – Ее резкий голос пронзает тишину, словно лезвие, возвращая меня в настоящее.

– О чем? – шепчу я, понимая, что вот, все начинается сначала. Я чувствую ее напор, как она скользит обратно на свое место.

Слушаю, как она вдыхает, пытаясь успокоить себя:

– Сколько времени прошло с тех пор, как мы общались?

Я отодвигаюсь еще дальше от Антонио, не хочу разбудить его.

– Элли, сейчас два часа ночи. Мне завтра на работу. У меня нет времени на разговоры. – Жалкая попытка, но стоило попробовать. Последнее усилие, чтобы оттолкнуть ее.

– Ложь, – выплевывает она. И я знаю: вот оно, я сделала это. Я ее разозлила. Сбрасываю одеяло, свешиваю ноги с кровати, смахиваю с глаз челку. – Завтра воскресенье. Ты не работаешь.

– Пожалуйста, просто скажи, что тебе нужно?

– Это насчет мамы. – Меня задевает, когда она так небрежно произносит это слово. Бросает его так, как произносят прозвище друга. Оно чуждо мне, и я чувствую себя уязвимой. Насчет мамы, значит. Как будто я ее знаю. Как будто имею к ней какое-то отношение.

– Что с ней? – спрашиваю тихо.

– Она умерла.

Проходят мгновения перед тем, как я снова начинаю дышать. «Ее больше нет», – думаю я. Я снова ее потеряла. Закрываю рот вспотевшей ладонью. Элли ждет реакции, но поскольку мне нечего ей сказать, в итоге она спрашивает сама: