Каньон убийств - Мэг Гардинер

Меня спрашивают, что спровоцировало дорожно-транспортное происшествие — лихая езда, слепящее солнце или крутой поворот дороги? За этими несущественными вопросами всегда скрывается главный. Виновен ли в ДТП Джесси? Был ли он достаточно осторожен? Может быть, он вылетел на своем велосипеде на середину дороги? Или богохульствовал? Ведь есть же какая-то причина, объясняющая, почему он так и не поведет меня к алтарю.

Думается, люди хотят услышать, что во всем виновата жертва происшествия. Джесси должен был бы поступить как-то иначе — посмотреть назад или… каждый день пользоваться зубной нитью. Они чуть ли не требуют, чтобы я сказала: нет, разумеется, нет, с вами такое никогда не случится. Они жаждут вновь обрести уверенность в себе, а я никак не могу им это дать.

Раньше на вопрос, кто виноват, я отвечала: «Водитель „БМВ“». Я имела ввиду мужчину, который ехал на большой скорости по извилистой дороге, направляясь к предгорью Санта-Барбары. Одной рукой он крутил баранку, а другой гладил по голове женщину, которая делала ему минет. «Во всем виноват водитель, наслаждавшийся оральным сексом. Человек, скрывшийся с места происшествия» — вот что я до поры до времени говорила людям.

— Там, наверное, будет охрана, — сказал Джесси.

— Не беспокойся, я справлюсь.

Джесси смотрел из окна автомобиля на картинную галерею Санта-Барбары, расположенную на противоположной стороне улицы. Заходящее солнце окрасило белые стены здания в оранжевый цвет. Прибывшие гости демонстрировали на лестнице галереи дорогие наряды. Джесси отбивал барабанную дробь на рулевом колесе.

— Довольно колебаний, — сказал он. — Иди прямо туда, делай что считаешь нужным и возвращайся. Если же возникнут какие-нибудь проблемы…

Я коснулась его руки:

— Не волнуйся, я знаю, как испортить званый вечер.

Он бросил на меня взгляд. (О, эти голубые глаза и слегка искривленные губы!)

— Эван, это тебе не спевка кружка художественной самодеятельности.

— Доверься мне. Я помню, что это картинная галерея и что цель охранников — только пускать людей внутрь и не выпускать их на улицу с картинами.

— Не слишком рассчитывай на это. Кстати, парик у тебя сидит криво.

Я поправила парик.

— Ты просто хочешь сделать все сам. Тебе очень хочется устроить Колу Дайамонду публичную головомойку.

— И еще какую!

Но мы оба прекрасно понимали, что Дайамонд заметит приближение Джесси за целую милю. Это случится, даже если Джесси наденет выцветшие джинсы и старую тенниску и перестанет походить на адвоката, молодого красавчика с пышными каштановыми волосами. Дайамонд просто не сможет его не узнать. Так что это дело должна была провернуть я.

Я приосанилась.

— Как я выгляжу?

Джесси критически осмотрел меня. Серебристая губная помада, серьги в виде колец величиной с целый грейпфрут, темный парик, подобный действующему вулкану. Мини-платье с блестками, приобретенное в магазине подержанной одежды, белые ботинки на виниловой подошве, извлеченные из моей собственной кладовой, где они свято хранились как память о юности, попусту растраченной в школьной команде гимнастов.

— Превосходно! — воскликнул он. — Прямо «Я мечтаю о Джини».

— Не о Джини, а о Дайане Росс.

Он хмыкнул.

— Если учесть твою сугубо ирландскую внешность…

— Ну ладно. Пусть будет О'Росс, — согласилась я.

Он вручил мне судебную повестку, исковое заявление, а также фотографию лысого мужчины лет пятидесяти с буйно разросшимися бровями и неровными зубами.

— Вылитый жулик, — обронила я.

— Да. Сегодня вечером он будет в костюме Зорро. Так что остерегайся его кнута и, — Джесси щелкнул пальцем по карточке, — его жены.

Рядом с мужчиной на фотографии стояла Мери Васкес Дайамонд. Смуглая от автозагара, она выглядела значительно моложе мужа. Мускулистой дланью с длинными пальцами она держала супруга за руку. На судебного исполнителя, который приблизился к ее семейному очагу, она натравила собак.

— Сегодня вечером доберманов с ней не будет, — сказала я, выходя из машины. — Я вручу документы, Джесси.

Я перешла на другую сторону улицы. В городе загорались огни, распластываясь сверкающим шлейфом по зеленым складкам гор. Небо было исчерчено инверсионными следами от самолетов. Эти следы уже окрасились в розовый цвет летнего заката. В музей продолжали идти ряженые гости: Богарт, Клеопатра, папа римский.

«Спокойно, — подумала я. — Держись так, словно имеешь приглашение на этот маскарад. Твоя манера поведения — залог успеха».

Кол Дайамонд был сама любезность. Он выдавал себя за финансового магната, и вкладчики с радостью несли деньги фирме «Дайамонд майндуоркс», специализирующейся на программном обеспечении. Он подделал счета, растранжирил пенсионный фонд компании и построил поместье в испанском духе, как какой-то конквистадор. Однако благополучию Дайамонда должен был вот-вот прийти конец. Его инвесторы наняли адвокатов из конторы, где служил Джесси, чтобы привлечь Дайамонда к суду по обвинению в мошенничестве.

Проблема состояла в том, что Дайамонд не являлся на судебные заседания. Джесси негодовал. А когда он негодовал, становился беспощадным.

Это была черта характера, которая мне в нем больше всего нравилась.

Он знал, что Дайамонд ни за что не пропустит благотворительный вечер — его компания среди прочих высокотехнологичных фирм финансировала мероприятие. Это был самый удобный момент для вручения ему очередного требования явиться в суд.

Я поднялась по ступеням ко входу в музей. В дверях стояла женщина, держа дощечку со списком гостей, и отмечала прибывших. На ней были миниатюрные очки в прямоугольной оправе, губы коричневели от помады. Я приблизилась к женщине, она понимающе улыбнулась и заскользила шариковой ручкой по списку:

— Давайте посмотрим. Жаклин Кеннеди, не так ли?

— Почти угадали. Кто здесь главный?

Ручка повисла в воздухе.

— Вы работаете в музее?

Женщина поджала губы:

— Разумеется.

— Ну так вот, минуты через две у вас произойдет настоящая катастрофа. — Я показала большим пальцем через плечо. — Один из ваших гостей ездит вокруг квартала в поисках места, где можно было бы поставить машину. Он одет как герой американского вестерна и таскает за собой прицеп с мустангом.

— Вы, наверно…

— Шучу? Хотите дождаться, когда он на коне вломится в греческий зал с криком «Эй, Сильвер, привет»?