Бортпроводница - Крис Боджалиан

Сначала она ощутила запах гостиничного шампуня — что-то восточное, с нотками аниса, — потом, открыв глаза, отметила, что свет из окна немного иной, не такой, как в номерах, где обычно останавливается экипаж. Утреннее солнце пробивалось в щель между бархатными (какой шик!) шторами; белая полоса тянулась от пола до потолка и падала на ковер. Она моргнула — не потому, что солнце било в глаза, а потому, что где-то за ними глухо колотилась боль. Хотелось пить. Понадобится цунами, чтобы унять надвигающееся похмелье. Хорошо бы принять адвил, но, похоже, до таблеток, которые она в такие моменты закидывала в себя, как конфетки, добраться будет трудновато. Они в аптечке в ее номере. В другой гостинице.

Это точно не ее отель, значит — его. Неужто вернулась? Похоже на то. Она была уверена, что ушла. Ушла в куда более скромную гостиницу, предоставленную авиакомпанией. По крайней мере, так планировалось. В конце концов, ей сегодня утром в рейс.

Она перевернулась на спину. Мозг осторожно нащупывал вопросы, самым важным и самым привычным из которых был: сколько времени? Часов не видно — похоже, стоят по другую сторону кровати. На прикроватной тумбочке с ее стороны — телефон и фарфоровый поднос с финиками, песочным печеньем и тремя идеальными кубиками рахат-лукума, в каждый из которых воткнута серебряная шпажка размером с зубочистку.

Сколько времени? В 11:15 нужно быть в вестибюле гостиницы — своей гостиницы — вместе с экипажем, откуда микроавтобус повезет их в аэропорт. Рейс до Парижа. Об остальном она подумает позже. В частности, как найти в себе силы спустить ноги с кровати и сесть — задача, которая, судя по всему, потребует храбрости, достойной олимпийского гимнаста.

Она медленно и глубоко вдохнула через нос, издав тихий свист, и на сей раз ощутила запах, более отчетливый, чем аромат аниса, — запах секса. Да, номер, без сомнения, благоухал дорогим шампунем, но она чувствовала, что от нее — и от него — исходит оставшийся с прошлой ночи запах телесных выделений. Он тихонько спал рядом. Она увидит его, когда повернется. Когда сядет на кровати.

Господи, надо было отвести его к себе. Но за ужином он протянул ей ключ от своего номера, сообщил, что вернется к девяти, и попросил подождать. Что она и сделала. Она оказалась в люксе, огромном — больше ее квартирки на Манхэттене — и безупречно обставленном. В гостиной стоял кофейный столик, инкрустированный перламутром, отполированные деревянные поверхности отражали свет, словно полная луна. В баре обнаружилась бутылка скотча — в настоящем баре, а не в минибаре и не в холодильнике из общежития, на единственной полке которого стоит пара банок диетической колы. Все это наверняка стоило не меньше месячного содержания ее нью-йоркской квартиры.

Она снова закрыла глаза — на сей раз от стыда и отвращения. Она напомнила себе, что это в ее стиле — да-да, она именно такая, — попытавшись хоть немного сбить накал овладевшего ею презрения к себе. Ведь она отлично развлеклась прошлой ночью? Ну конечно! Скорее всего.

Проснувшись, она с надеждой предположила, что напилась до отключки, но теперь поняла, что напилась она до потери памяти. Опять. Различие между этими двумя знакомыми ей состояниями крылось не только в терминах. Напиться до отключки унизительно в процессе — женщина лежит, уткнувшись лицом в диванные подушки, и не в курсе, что вечеринка продолжается. Стыд за пьянку до потери памяти накатывает поутру, когда просыпаешься рядом с незнакомым мужиком, понятия не имея, как попала в его постель. Она вспомнила номер отеля и его постояльца — уже хорошо, — но в памяти зияли бездонные провалы. Последнее воспоминание — она уходит. Перед мысленным взором мелькают картинки: вот она одевается и покидает люкс. А постоялец в потрясающем гостиничном халате — гладком черно-белом, как зебра, снаружи, махровом с изнанки — шутит по поводу разбитой бутылки «Столичной», которую надо убрать. Бормочет, что разберется с лужей водки и острыми, как кинжалы, осколками утром.

И все-таки она здесь. Снова в его постели.

Она вздохнула — медленно, осторожно, стараясь не усугублять надвигающуюся боль. Наконец приподняла голову и ощутила прилив тошноты, комната закружилась перед глазами. Она немедленно уронила голову, и пышная пуховая подушка нежно ее приняла.

Они познакомились в самолете. Ей понравился запах его одеколона с древесными нотками. Он представился русским и сообщил, что любит русских. Да, он американец, парнишка с юга, но его предки из России, и у него русская душа. Пушкин. «Евгений Онегин». Какие-то «плоды сердечной пустоты». Русские вливают деньги в его хедж-фонд, объяснил он с лучезарной улыбкой — именно лучезарной, а не самодовольной. Так по-детски. Безумные олигархи для него — добрые дядюшки. Плюшевые мишки в его руках, а не бурые медведи.

Сейчас одеколоном не пахло. Она вспомнила, как принимала душ вместе с постояльцем номера. В огромной изысканной ванной, выложенной мрамором в черно-белую полоску. Таким же мрамором была облицована скамейка, на которую он сел и усадил гостью себе на колени, пока мыл ей голову тем самым шампунем с анисом.

Его звали Александр Соколов, и, как она предположила, ему было немного за тридцать — на семь-восемь лет младше ее. Он предпочитал, чтобы к нему обращались Алекс, потому что Ал, как он пояснил, звучит слишком по-американски. В совершенном мире, признался он, его бы называли Александром, потому что так его имя звучит по-русски. Но когда он начал работать, босс предложил ему остановиться на имени Алекс — намеренно нейтральном, что было важно, учитывая, как много поездок по миру предполагала его работа. Вырос он в Виргинии — хотя в его речи не слышалось и намека на южный акцент, — а сейчас жил на Манхэттене, в Верхнем Вест-Сайде, и руководил фондом в компании «Юнисфер ассет менеджмент». Он хорошо знал и любил математику, что и стало секретом его успеха: его фонд обеспечивал громадные прибыли, приводившие в восторг клиентов по обе стороны Атлантики. Было очевидно, что он обожает свою работу. Впрочем, он уверял, будто нет ничего скучнее, чем управлять чужими деньгами, и с радостью слушал свою собеседницу. Ее рассказы и байки о трудовых буднях совершенно его заворожили.

Во время перелета в Дубай пассажир с места 2С спал мало, если вообще спал. Он работал на ноутбуке, смотрел фильмы и флиртовал с ней. Он успел узнать о ней больше, чем она о нем. Перед посадкой они договорились, что сначала немного отдохнут, а потом вместе поужинают. Условились встретиться в вестибюле отеля. Оба знали, что ужин — не более чем прелюдия.

Она еще раз прокрутила в голове его имя, прежде чем пошевелиться и встретить волну боли, осененную белыми «барашками». Повернуться лицом к лежащему рядом мужчине. Она прикинула, сколько арака выпила накануне. Крепчайшего арака. Прозрачный напиток стал будто молочным, когда они положили в него лед. А потом была еще «Столичная», которую чуть позже принесла его знакомая. Кэсси пила арак и раньше — всегда во время командировок в Бейрут, Стамбул или Дубай. Но пила ли она раньше так много? Она уверяла себя, что нет, но кого она пыталась обмануть? Пила. Конечно, пила. В один прекрасный день ее вышвырнут из авиакомпании. В один прекрасный день она подлетит слишком близко к солнцу и провалит тест на алкоголь, и это станет началом конца. Конца всему. Она ступит на путь, проложенный ее отцом, а куда ведет этот путь — известно.