Новоорлеанский блюз - Патрик Нит Страница 98

Вот что Джим думал обо всем этом. Нью-Йорк? Там все было не так: стоящий особняком, самодостаточный город. А может, он просто слишком хорошо его знал. Но вся остальная Америка? В его представлении, если мысленно заглянуть под толстую глянцевую упаковку всех этих национально-специфических пабов — естественно, ирландских — и не обращать внимания на дежурные улыбки и добрые пожелания, можно запросто разглядеть, как в большом котле набухает варево из разноцветных культур, готовое выплеснуться наружу. В этой мешанине ему виделась грубая, неуправляемая, мощная сила, угрожающая разрушить иллюзию однородности. И новоорлеанский шаман был первым впечатляющим примером.

К тому времени, когда три дня назад троица путешественников прибыла сюда и обосновалась в районе Шартра в запущенной квартире многоэтажки, Муса и Сильвия уже относились друг к другу как закадычные друзья: они все время болтали бог знает о чем, но стоило Джиму прислушаться, как они сразу же замолкали. Ему пришлось в одиночестве бродить по Французскому кварталу, утоляя голод в «Лаки догс» [118]и стараясь не попадать в поле зрения многочисленных японских туристов, постоянно щелкающих затворами своих камер. Он уступал дорогу благодарно кивающим немецким туристам и автобусам-кабриолетам, в которых сидели или скучающие американцы, приехавшие из Техаса или откуда подальше, или хохочущие и подвыпившие британцы. Он пьянел от холодного пива, которое пил в ресторанах, где играл джаз, а у входа стояли исключительно радушные швейцары и висели впечатляющие иллюстрированные меню. Он накачивался бурбоном в барах, где стены, покрытые деревянными лакированными панелями, казалось, навечно впитали в себя дух порока. Время от времени он старался протрезветь и пил густой, как патока, кофе с обезжиренными сливками, который туристам подавали по сниженной цене. Он как-то подумал, что Новый Орлеан похож на тематический парк, в котором коммерция доведена до уровня мифа; где местные цветные — это что-то вроде уличных артистов, а под видом сувениров продают артефакты. Здесь история сообщала о себе со слоганов и стикеров, наклеенных на бамперы машин; здесь ее заглушала болтовня на разных языках; здесь история, казалось, предлагала себя в красиво упакованных коробочках. По крайней мере, так Джим воспринимал то, что видел вокруг.

А потом… Два дня назад Джим совершенно случайно забрел в паб «У Мелон». Ирландский паб, елки-палки! Изнывая от удушающей жары, он бродил по площади Декатур, когда вдруг увидел желтовато-серую вывеску и символ пива гиннес. Сидевшие внутри чернокожие разом уставились на него, а потом, услышав, что он заказал гиннес с черносмородиновым ликером, удивленно подняли брови.

— С черносмородиновым ликером? — переспросила стоявшая за стойкой женщина.

— Ну да, — подтвердил Джим. — Это называется нигерийский гиннес.

— Как прикажете.

Женщина пожала плечами; мужчины, сидевшие в баре, захихикали. Готовя Джиму выпивку, барменша причмокивала, а Джима, непонятно почему, охватило какое-то смутное волнение.

— А почему бар называется «У Мелон»? — спросил он.

— О чем ты, мой сладкий?

— Почему бар называется «У Мелон»?

— Потому что это ирландский паб. Вот почему.

Джим через силу улыбнулся. Барменша поставила перед ним стакан и посмотрела на него скучающими добрыми глазами. Она облокотилась на стойку, установленную на такой высоте, что ее тяжелые груди удобно на ней расположились.

— А кто это — Мелон? — не отставал Джим.

— Да это я, мой сладкий. Молли Мелон. Совсем как в песне. — Ее рот на мгновение чуть скривился, будто она собиралась улыбнуться. — «Я ирландец-американец» [119], — сказала она и, обратившись к сидящим за стойкой, спросила: — Разве не так, мальчики?

Мужчины за стойкой согласно загудели: «Так оно и есть, Молли» и «Кто бы сомневался». А Молли, еще раз пристально посмотрев на Джима, подивилась ошеломленному выражению его лица.

— У тебя с этим проблемы?

— Нет. Вовсе нет.

Молли, придав лицу таинственное выражение, склонилась над стойкой, и Джим непроизвольно уставился на ее впечатляющий бюст.

— Я так понимаю, — сказала Молли, — сейчас нет такого понятия: «американец». Есть американцы итальянского происхождения, американцы ирландского происхождения, коренные американцы, афроамериканцы. Но ведь все это чушь! Ты думаешь, кто-нибудь из нынешних италоамериканцев когда-нибудь видел Колизей? Конечно же, нет! Единственный Колизей, который они видели, это тот, что в Вегасе [120]! Ты думаешь, кто-либо из афроамериканцев был когда-нибудь в Африке? Конечно, нет! Им ведь не прожить без жаренных цыплят по-кентуккийски! Но они до сих пор не считают себя американцами, а, по мне, это чистая глупость. А я? Я такая же африканка, как Элвис Пресли, и такая же ирландка, как Билл Косби [121]. Но у меня ирландская фамилия, которую мои предки наверняка получили от хозяина-плантатора, а мой папа назвал меня Молли, потому что ему нравилась песня, в которой поется об этой девушке. Так почему же, во имя Господа, я не могу открыть ирландский паб? Могу. Вот так-то, мальчик.

Джим, широко улыбаясь, протянул женщине руку:

— Джим.

— Очень приятно. Рада познакомиться с вами, Джим, — сказала она, пожимая ему руку. — А я Молли, как вы уже знаете.

Она подмигнула ему, а потом неожиданно откинула голову и рассмеялась так оглушительно, что Джим отпрянул назад, а потом стер с лица капельки ее слюны.

— Вот так я и выяснила это, мой сладкий, — продолжала Молли. — Сразу скажу, у каждого имени есть своя история.

Она повернулась туда, где у дальнего конца стойки сидели мужчины, и обратилась к одному из них:

— Эй, Томпи! — позвала она. — Иди сюда.

К ним подошел низкорослый, коренастый парень тридцати с небольшим лет. Вместе с ним подошел его товарищ и встал рядом с Томпи, положив руку ему на плечо. У Томпи было симпатичное невинное лицо: почему-то казалось, что он вот-вот заплачет. У его долговязого друга были смеющиеся глаза, курчавая бородка и бакенбарды.

— Мисс Молли? — поклонился Томпи.

— Расскажи-ка Джиму, как получилось, что тебя назвали Томпи, — сказала она, и выражение лица Томпи сразу изменилось. Он часто-часто заморгал, губы у него вытянулись, а щеки, казалось, запали от смущения. Его приятель рассмеялся.

— Я никому не рассказываю об этом, — пролепетал Томпи. — Хотя, в общем-то, все знают.