В центре Вселенной - Андреас Штайнхёфель Страница 9

– Смотри не попадись, – советую я ей.

Она неопределенно машет рукой, даже не глядя на меня.

– Я пока еще в своем уме.

– Я просто предупредил.

Глэсс чувствует себя связанной чем-то вроде тайны исповеди. Она не любит говорить о женщинах, приходящих к ней за советом – в основном по выходным или поздно вечером, когда она уже вернулась из Терезиной конторы. Платы за то, что она их выслушивает, Глэсс не берет, но большинство из них по собственной воле оставляют посильную сумму – когда больше, когда меньше – в знак благодарности. Глэсс завела привычку откладывать эти деньги «на черный день», о чем не устает нам напоминать: с этой целью на кухонном столе воцарилась Розелла, розовая фарфоровая свинья-копилка поистине гигантских габаритов, которой создатель под пятачком нацарапал улыбку вечного блаженства. Глэсс нашла Розеллу на блошином рынке – за бесценок, потому как левое ухо было давно отбито.

– И как долго она уже здесь? – шепотом спрашиваю я.

– Полчаса. – Диана все еще продолжает смотреть куда-то в сторону.

– Собирается развестись.

– Не разведется, – отвечаю я, снимая кроссовки и ставя их на нижнюю ступеньку лестницы. – Она уже сто лет собирается.

– Лучше бы развелась. Ее муж – просто свинья. Спит с другой женщиной, а НЛО настолько тупа, что потом стирает за ними простыни.

– Каждому свое. Может, ей это надо. Я был в городе – встречался с Кэт.

Диана поворачивается ко мне спиной и бесшумно, как дуновение ветра, скользит к кухне, чтобы вновь прильнуть ухом к стене. Не знаю, зачем я снова попытался пробудить в ней хоть какой-нибудь интерес к самому себе. Даже если мы ей и не полностью безразличны, Диана умело это скрывает. Моя сестра всегда была замкнутой, но вот уже пару лет ее жизнь оставляет ощущение насекомого, закупоренного в капле янтаря. Случай пообщаться с ней представляется все реже. Раньше мы каждый день выбирались на улицу, вместе шатались по окрестностям, бродили по лесу, исследовали берег реки, пока не валились с ног от усталости. Сегодня если Диана и выходит из дома, то неизменно в одиночестве; ее не бывает по нескольку часов, но на мой вопрос, где она гуляет столько времени в одиночестве, я никогда не получаю ответа. Наше общение исчерпывается обменом ненужной информацией.

Под звуки доносящегося с кухни смеха НЛО я поднимаюсь к себе.

* * *

На самом деле НЛО зовут Ирен. Два года назад – на тот момент ее муж уже давно изменял ей, и одиночество и отчаяние грызли ее, как моль, – она вдруг во всеуслышание заявила, что прохладной летней ночью сделала фотографии неопознанных летающих объектов. На черно-белых, слегка размытых крупнозернистых фотографиях, которые должны были подтвердить ее историю, в самом деле виднелись какие-то белые пятна на темном фоне. Вскоре в городе поднялась суматоха, и после того, как фотографии прошли через руки всех соседей и знакомых, опьяненную славой Ирен убедили отдать их в местную газету. Фото опубликовали в региональном воскресном выпуске под заголовком «НЛО над нами?». Через несколько дней в редакцию поступило письмо от доктора Хоффмана, единственного в городе гинеколога, который предполагал, что на них изображены снимки ультразвукового исследования женской матки. Письмо опубликовали на том же месте, где неделей ранее были фотографии НЛО. За бокалом пива доктор даже утверждал, что речь идет о матке самой Ирен, к которой неизвестно как попали в руки копии ультразвуковых фонограмм, которые она и пересняла на камеру. Не стоит упоминать, что от носа к уголкам рта доктора Хоффмана спускались глубокие морщины – как запоздалое доказательство моей теории лжи, основанной на морщинах доктора Айсберта, бессердечно вонзавшего скальпель в бедных «ушастиков».

Когда обо всем этом узнала Глэсс, некорректность высказывания доктора возмутила ее не меньше, чем сама формулировка «женская матка». Она написала ему – впрочем, письмо осталось без ответа, – что за незнание элементарной анатомии у него следовало бы отобрать лицензию и дать ему хорошенько по его мужским яйцам. Кто-то, по всей видимости, решил, что этого недостаточно – через несколько дней на стене его приемной ярко-зеленой краской нацарапали надпись, недвусмысленно призывающую «кастрировать этого чертова мизогиниста». Разумеется, вслед за этим в Визибл наведалась полиция – точнее, молодой, все еще покрытый юношескими прыщами полицейский, красный до ушей, страшно взволнованный и потому с силой дергавший за узкий воротничок рубашки. Прежде всего его беспокойство выдавала усилившаяся секреция слюны – бедняге даже приходилось во время разговора делать небольшие паузы.

– Это ваше письмо, верно? – спросил он еще на пороге, помахав перед Глэсс листком, в котором она обращалась к доктору Хоффману.

– Спорим на вашу очаровательную маленькую задницу, – ответила она, что в первый раз заставило полицейского судорожно сглотнуть.

Она провела молодого человека на кухню, поинтересовалась, будет ли он вести протокол допроса, и, когда тот ответил, что в этом нет необходимости, настояла на присутствии меня и сестры. Затем она поставила чайник, и начался крайне познавательный, на мой взгляд, диалог, по большей части переходивший в монолог самой Глэсс, растянувшийся на полчаса. В нем речь шла о мужских половых органах, их общественной пользе и возможном надругательстве над ними от лица обиженных женщин.

В какой-то момент полицейский, представившийся господином Ассманом, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки.

– Я спрошу вас в открытую, – заявил он по окончании беседы, – наносили ли вы эту надпись на стену дома господина Хоффмана?

– А я спрошу вас в открытую, – отрезала Глэсс, и это в последний раз заставило господина Ассмана судорожно сглотнуть, – похожа ли я на женщину, которая во всеуслышание призывает к растрате биологического материала?

Мы с Дианой слушали все это, не шелохнувшись. Наверное, на полицейского произвело шокирующее впечатление, что мы неподвижно сидели за столом, не меняя выражения лица, неслышно дышали и в целом производили впечатление восковых фигур, которые вот-вот оживут и набросятся на кого-нибудь. На столе стояла Розелла. Для несчастного молодого человека ее добродушная мина с широко распахнутыми глазами и отколотым левым ухом была единственным, на чем мог остановиться взгляд во время допроса, но смотрел он на нее так, как будто ожидал, что на розовощекой морде этой безвредной хрюшки вот-вот прорежутся фарфоровые клыки.

Когда он наконец попрощался, его уход из Визибла скорее смахивал на побег; шатаясь и спотыкаясь, он бежал вниз по пандусу, пока не исчез в ржаво-красных отблесках заката, как шериф из старого кино. Из стоявшей перед ним чашки чая господин Ассман не сделал ни глотка. Я никогда не говорил Диане о том, что пару недель спустя в поисках запчастей для своего велосипеда наткнулся в дровяном сарае за домом на банку из-под зеленой краски, но испытал в тот момент невероятную гордость за свою сестру.

Что же касается Ирен, то волею извращенной мужской логики, которая в мгновение ока превратила жертву в преступника, она впала в городе в немилость – и тем самым попала в число потенциальных клиенток Глэсс. Рано или поздно в их число попадала всякая несчастная женщина из города или ближайших окрестностей, которая не могла позволить себе завести дорогого психолога или дешевого любовника.