История пчёл - Майя Лунде Страница 9

Они до сих пор стояли там, бессистемно рассованные в книжных шкафах, корешки некоторых выдавались вперед, отчего полки напоминали некрасивую челюсть с неровно торчащими зубами. Смотреть на них у меня не было сил, и я отвернулся.

Шарлотта подняла голову и, заметив, что я не сплю, отложила книгу:

— Хочешь пить?

Она встала и протянула мне кружку с водой, но я отвернулся:

— Нет. — Мне показалось, что прозвучало это грубо, и поэтому я поспешно добавил: — Спасибо.

— Может, тебе еще что-нибудь нужно? Доктор сказал…

— Нет, ничего.

Она опустилась на стул и внимательно, даже пристально вгляделась в меня.

— Ты лучше выглядишь. Словно сон наконец покинул тебя.

— Глупости.

— Нет, правда. — Она улыбнулась. — Во всяком случае, теперь ты мне отвечаешь.

Чтобы не обнадеживать ее, на этот раз я промолчал, в надежде, что тишина докажет обратное. Я отвел глаза, притворившись, будто больше не замечаю ее.

Тем не менее она не сдавалась — стоя возле моей постели, она потерла руки, затем опустила их, а потом наконец задала мучивший ее вопрос:

— Отец, неужели Всевышний покинул тебя?

О, если бы только все было так просто! Если бы дело было во Всевышнем! Для тех, кто утратил веру, существует одно-единственное лекарство — вновь обрести ее.

Во время штудий я постоянно обращался к Библии, она сопровождала меня повсюду, а по вечерам я ложился с ней в постель. Я непрестанно пытался усмотреть связь между ней и предметом моих исследований, между крошечными чудесами природы и великими, написанными на бумаге словами. Особенно меня занимали труды апостола Павла. Нет счета часам, которые я провел, с головой окунувшись в послание Павла римлянам, ведь именно в нем нашли отражение основные идеи его теологии. Освободившись же от греха, вы стали рабами праведности. Каков смысл этих слов? Что лишь тот, кто связан, обретает настоящую свободу? Вершить праведные деяния — значит заключить себя в тюрьму, обречь на плен, но путь нам указали. Отчего же тогда мы не смогли пройти его? Даже встретившись с творением Господним, от величия которого захватывало дух, человек не способен был выбрать правильный путь.

Мне так и не удалось отыскать ответ, и я все реже брал в руки небольшую книгу в черном переплете. Сейчас она пылилась на полке, среди своих собратьев. Так что же мне теперь сказать дочери? Что для Всевышнего моя так называемая болезнь была чересчур банальной и приземленной? Что единственный, кто виноват в этом, — я сам, мой выбор и прожитая мною жизнь?

Нет, возможно, когда-нибудь потом, но не сегодня. Я не ответил ей, а лишь слабо качнул головой и сделал вид, будто заснул.

* * *

Она просидела у меня до тех пор, пока не стихли звуки на первом этаже. Читала она быстро, и я вслушивался в шелест переворачиваемых страниц и в шорох ее муслинового платья. Вероятно, книги пленили ее подобно тому, как меня самого пленила кровать, хотя Шарлотта была достаточно умна и ей следовало бы заранее понимать всю обреченность своего положения. Ученость представляла собой излишнюю роскошь для нее, а добытым знаниям все равно не суждено найти применение просто-напросто оттого, что она была дочерью, а не сыном.

В этот момент ее прервали. Дверь распахнулась, и я услышал быстрый стук шагов.

— Так вот ты где сидишь. — Тильда строго посмотрела на Шарлотту. — Пора спать. — Она будто отдавала приказ: — Помой посуду после ужина. И приготовь Эдмунду чай, у него разболелась голова.

— Хорошо, мама.

Шарканье ног. Шарлотта поднялась и положила книгу на тумбочку. Ее легкие шаги по направлению к двери.

— Доброй ночи, отец.

Она исчезла. Тильда принялась расхаживать по комнате, раздавив принесенный Шарлоттой покой. Она подошла к печке и подбросила угля. Сейчас ей все приходилось делать самой, служанку давно уже переманили, и теперь Тильда взяла на себя ежедневные заботы по растопке огня. Она не пыталась скрыть страданий, которые доставляли ей эти хлопоты, скорее наоборот: громкими вздохами и тихими стонами она постоянно подчеркивала это.

Покончив с углем, Тильда замерла, однако едва тишина вновь начала обволакивать меня, как жена привела в действие свой вечный оркестр. Мне даже глаза не требовалось открывать, я и так знал, что она, встав возле печки, дала волю слезам. Прежде я уже неоднократно становился свидетелем подобного, а звук этот ни с чем не спутаешь. Аккомпанементом ее рыданиям было веселое потрескиванье угля. Я повернулся набок и вжался ухом в подушку, в надежде приглушить звуки, но тщетно.

Прошла минута. Вторая. Третья.

Наконец она сдалась и в завершение своей скорбной серенады принялась громко сморкаться. По всей видимости, Тильда поняла, что и сегодня ей ничего не добиться. Теплая слизь с громким, почти механическим фырканьем вытекала у нее из носа. Тильда всегда была такой — ее тело всегда выделяло много жидкости, причем не только слез. Лишь там, внизу, она оставалась прискорбно сухой и прохладной. И тем не менее она родила мне восьмерых детей.

Я накинул одеяло на голову: мне хотелось спрятаться от этих звуков.

— Уильям, — сухо проговорила она, — я вижу, что ты не спишь.

Я старался дышать по возможности ровно.

— Я вижу это. — Она заговорила громче, но двигаться мне не хотелось. — Тебе придется меня выслушать. — Она особенно громко шмыгнула носом. — Я была вынуждена рассчитать Альберту. В магазине пусто. И мне пришлось закрыть его.

Нет. Я дернулся. Магазин закрыт? Пустой. Темный. Магазин, который должен был кормить всех моих детей?

Должно быть, от ее взгляда не укрылось, что я пошевелился, потому что она подошла ближе.

— Сегодня мне пришлось взять у лавочника в долг. — Голос по-прежнему звучал сдавленно, словно она в любой момент вновь готова была зарыдать. — Я все купила в долг. И он так смотрел на меня… как будто жалел. Но ничего не сказал. Он все же джентльмен. — Последнее слово утонуло во всхлипах.

Джентльмен. В отличие от меня. Который не вызывал особого восхищения ни у окружающих, ни у собственной супруги. Который просто лежал в постели, позабыв о шляпе, трости, монокле и манерах. Вы только представьте — у него такие ужасные манеры, что он позволил собственной семье скатиться на самое дно.

Сейчас все резко изменилось к худшему. Магазин закрыт, вести дело без меня оказалось им не под силу, несмотря на то что именно от магазина зависело их существование. Еда у них на столе появлялась благодаря семенам, рассаде и луковицам.

Мне следовало подняться, но я не мог, я больше не знал, как это сделать. Кровать обездвижила меня.

Тильде пришлось отступить — сегодня тоже. Она глубоко, прерывисто вздохнула, а потом громко высморкалась напоследок, видимо чтобы убедиться, что в носоглотке не осталось ни капли слизи.