Теория противоположностей - Элисон Винн Скотч Страница 9

Почему телевизор так орет?

Я направляюсь к дивану, роюсь в подушках, ища пульт, а потом понимаю: вот дерьмо! Вдруг здесь Шон, и вдруг он не один?!! Моя жизнь кончена, и мозг пытается переварить эту информацию: вселенная подарила мне Шона, а потом забрала назад. Я падаю на диван, потому что так делают в фильмах, и не знаю, что делать дальше. Крепко зажмуриваюсь, запоздало сожалею – зря не пошла к тому мозгоправу.

Шон здесь, и не один! «Виноград»! Не важно, что я – его Швейцария! Он может предать любимую страну.

Кто-то спускает воду в туалете, я глубже вжимаюсь в диван, словно это поможет мне стать невидимкой. Еще крепче зажмуриваюсь. Слышу шаги (одна пара ног или две?), потом диван прогибается, потому что на него кто-то сел.

Внезапно сверху доносится голос – уж точно не Шона.

– Привет.

– Твою мать! – визжу я и спрыгиваю с дивана. Никки громко ржет, сворачиваясь от смеха в клубок, и понемногу ржание переходит в вой.

– Господи, видели б вы свое лицо!

Моя грудная клетка, кажется, вот-вот взорвется.

– Блин, Никки, напугал до смерти. Что ты тут делаешь? Ты разве сегодня не учишься?

Он пожимает плечами, как будто это и есть ответ на вопрос.

– Мама знает, что ты тут?

– Знает, что я приезжаю сегодня вечером, – найдя пульт, он прибавляет громкость – явно хочет, чтобы мои барабанные перепонки лопнули.

– Сделай потише! – кричу я.

– Что? – вопит он в ответ и продолжает пялиться в экран. Он смотрит документальный фильм о ядовитых пауках; в данный момент крупным планом показывают волосатого склизкого тарантула. Мама Никки предупредила нас, что у мальчика непростой период и он особенно интересуется темой смерти, особенно смерти отца – почему так получилось и что значила эта смерть в системе вещей. Но Аманда не может сказать, почему погиб Кайл, так же как остальные три тысячи человек не могут сказать своим детям правду. Как вы объясните ребенку, что его отец пошел на работу однажды утром, самым обычным утром, а восемнадцать террористов сочли это утро самым подходящим, чтобы направить авиалайнер в здание, где он работал, – и Кайл погиб, вскоре после того, как его жена забеременела и жизнь, можно сказать, только началась?

Вы можете сколько угодно излагать факты и подбирать правильные слова, нужные прилагательные, вкладывая в них необходимое количество яда и отвращения, но, несмотря на все это, у вас все равно не будет объяснения, не будет ответа на его вопрос: «Почему?»

Мой отец сказал бы, конечно, что на этот вопрос и не может быть правильного ответа, потому что сам вопрос иррационален. Такова жизнь, сказал бы он с важным видом, словно сам придумал эту фразу; ее, конечно, придумал не он, хотя миллионы читателей, которым он промыл мозги, думают иначе.

Я забираю у Никки пульт и убавляю звук по меньшей мере на два тона. Тарантул уже одолел свою жертву – полевую мышь больше него по меньшей мере в два раза. Никки восхищенно следит за трапезой, широко распахнув глаза и разинув рот. Я сажусь рядом; он отрывается от телевизора и ехидно улыбается мне.

– Пипец, да?

– Да, – я вздыхаю. Мышь, не заметившая опасности, теперь мертвее всех мертвых, опутанная паутиной. – Да, – повторяю я и затем добавляю: – Пипец.

Выдержка из бестселлера «Ваш ли это выбор? Почему вся ваша жизнь может выйти из-под контроля», с. 73.

В 1975 году мои коллеги из Австралийского университета г. Брисбена ставили опыты на четырехстах крысах. Они построили несколько лабиринтов (лабиринт – это метафора нашей жизни, дорогие читатели), и вдоль каждого расставили множество ловушек, приманок, преград. В конце лабиринта находился кусок пикантного сыра – ученые выбрали рокфор, и этот выбор был обусловлен ироничной отсылкой к любимому персонажу главного исследователя, детективу Рокфорду ^[7]. (Прекрасная игра слов; жаль, что не мной придумано!)

Приблизительно одна треть лабораторных крыс перед началом эксперимента получила крошечный кусочек сыра, так что они уже понимали (и чувствовали, в прямом и переносном смысле), за чем охотятся (вы и эту метафору уловили, верно, дорогие читатели? Они знали, какая у них конечная цель, подобно тому, как люди часто ставят для себя цели и стремятся воплотить свои амбиции. Что, как вы уже знаете из прочитанного, им неподвластно). Остальным крысам либо дали понюхать сыр, либо… ничего не дали. (Добро пожаловать в реальный мир, милые грызуны!)

Перед моими коллегами стояла задача выяснить, в самом ли деле крысы, знавшие, какая их ожидает награда, будут упорнее на пути к ней, не станут по пути отвлекаться, преодолеют ловушки, смогут противостоять, когда им навстречу покатятся стеклянные шарики, когда громкий шум испугает их так, что захочется бежать в противоположном направлении. Будут ли показатели у этих крыс выше, чем у тех, которые вообще не знают, за что им предстоит бороться, или у тех, которые ощутили только аромат счастья?

Вот что получилось, дорогие читатели: крыс выпустили и обнаружили, что не существует ни малейшей связи между пониманием конечной цели – и, как следствие, стремлением к ней, поскольку, откровенно говоря, крысы больше всего любят сыр – и показателями успеха относительно крыс, которые безучастно бродили по лабиринту и уворачивались от препятствий лишь из самосохранения, а не ради награды. Многие крысы из всех трех групп заблудились, свернули не туда, некоторые попались в последнюю и самую главную ловушку – клетку с защелкой. Лишь треть все же добралась до рокфора, большинство по воле случая и, конечно, потому что они просто продолжали двигаться. Некоторые достаточно быстро бегали, чтобы не попасться в ловушку, некоторые двигались слишком медленно, и ловушки закрывались раньше, чем крысы успевали до них добраться. Не было никаких причин, почему успеха добился именно тот, кто добился. Просто крысы, бегущие по лабиринту, следующие от перегородки к перегородке, действовали в своем ритме; их выбор, их инстинкты не имели значения.

Дорогие читатели, думаю, метафору в этом случае пояснять не нужно?

Аналогий с сыром можно не проводить.