Черновик - Михаил Нянковский Страница 9

Именно в «Огоньке» он наткнулся на крошечную заметку, обведенную толстой черной рамкой. В ней сообщалось, что на 88-м году жизни скончался некогда известный советский писатель, лауреат Сталинской премии Самуил Давидович Полянский. Дальше было что-то вроде «подчинил литературное творчество господствовавшей идеологии», «своими романами оправдывал режим», «стал вольно или невольно соучастником»… Журнал извещал о смерти старика даже без традиционного «глубокого прискорбия».

У Сергея холодок пробежал по телу. Он вдруг сообразил, как давно не был у Митрича, и понял, что надо куда-то звонить: то ли в Союз, то ли в Литфонд, то ли в «Огонек», – чтобы узнать о похоронах. Даже схватился за телефон, но тут ему стало ясно, что извещение в «Огоньке» могло появиться и через неделю после смерти, а значит, звонить уже бессмысленно. В итоге звонить он никуда не стал, но и делать в этот день уже ничего не мог.

Нельзя сказать, что смерть Полянского была для него невосполнимой утратой. Даже во время своих частых визитов в Переделкино он не так много говорил с Митричем. И тот был немногословен, и Сергею хотелось порыться в заветном шкафу, а не тратить время на разговоры, поэтому близкими людьми они так и не стали. Но это коротенькое извещение в журнале совершенно выбило его из колеи. Он думал о том, что не успел ни о чем расспросить Митрича, а тот мог бы так много рассказать об эпохе, правда о которой теперь стала темой дня; он думал о том, что, увлекшись работой и погрузившись в семейные дела, совсем забыл о старике, а тому могла понадобиться его помощь, тем более что вряд ли кто-то был с ним в последние дни, кроме разве что преданной Клавы (а сама-то она жива ли?); он думал о том, что Митрич был последней ниточкой, связывавшей его с дедом, и теперь эта нить оборвалась.

* * *

Сергей заглянул в комнату. Случайная гостья уже совсем проснулась. Его поразило, как непохожа она была на себя вчерашнюю. Девочка натянула одеяло по самый подбородок, и теперь на него смотрело довольно милое, хотя и простоватое, личико с большими глазами и размазанной по щекам косметикой, которую он вчера не дал ей смыть. Взглянув на него, она тут же опустила глаза, и Сергею показалось, что щеки ее немного покраснели. Он подошел к кровати, поцеловал ее в лоб и сказал, постаравшись придать голосу максимум душевности: «Пойдем завтракать, солнышко!» Потом вернулся на кухню, налил себе кофе и закурил. Из комнаты не доносилось ни звука. У него было странное ощущение: как будто из «Онегина» он вышел с одной девушкой, а утром в постели обнаружил другую. Вчерашняя казалась ему развязной и похотливой, хотя, впрочем, он мог ошибаться, поскольку к тому времени, когда он подсел за ее столик, его изрядно развезло от спиртного. Причем подсел с совершенно определенными намерениями, и сама она его мало интересовала. А эта, сегодняшняя, была какая-то тихая, и, даже когда он допил свой кофе, она так и не вышла из спальни. Это уже начинало раздражать. Может, она ждет, что он снова вернется в постель и они весь день проваляются, ублажая друг друга? Еще не хватало! Как же ей объяснить, что единственное, чего он теперь хочет, так это как можно быстрее избавиться от нее и сесть за компьютер.

Сергей нетерпеливо встал и снова прошел в спальню. Девочка сидела в кровати, все так же натянув одеяло и не глядя на него. Наконец она подняла глаза и, действительно краснея, пролепетала: «А вы не знаете, где моя одежда?» Обращение на «вы» совсем вывело его из равновесия. Он походил по квартире в поисках ее вещей и сам удивился траектории их вчерашних перемещений. Лифчик висел на ручке входной двери, скомканная блузка и трусики лежали на диване в кабинете, юбка оказалась на полу в ванной, и только туфли и чулки он обнаружил, хотя и не сразу, в спальне. Собрав одежду, он бросил ее на кровать, но девочка не шевельнулась.

– Можно я оденусь? – спросила она.

«Даже нужно, и побыстрей», – подумал Сергей, но вслух ласково сказал:

– Конечно, одевайся, солнышко.

– А вы не могли бы выйти на минуточку? – робко попросила девочка.

Он удивленно вздохнул и вышел.

Через пару минут, уже совершенно одетая, она неслышно прошмыгнула в ванную и вскоре появилась оттуда, смыв наконец косметику с лица.

Теперь она еще больше изменилась и даже показалась Сергею немного старше. Волосы были аккуратно собраны в тугой пучок на затылке, большие глаза смотрели спокойно и строго, и в них чувствовалась какая-то неподдельная усталость.

– Ну, я пойду? – сказала она уже из коридора.

– Давай позавтракаем, а потом я отвезу тебя домой.

– Нет-нет, что вы! Не надо. Я сама. Мне недалеко.

И она направилась к двери.

Сергей не ожидал, что она исчезнет так быстро, и, хотя это вполне вписывалось в его планы, он вдруг ощутил неловкость. Он подошел к ней, обнял за плечи, снова поцеловал в лоб и сразу почувствовал неуместность этого дежурного поцелуя. Она стояла не шевелясь, и только когда он отпустил ее плечи – повернулась к двери. Уже на пороге она подняла на него глаза, произнесла: «Спасибо вам. До свидания!», и он увидел в уголках ее больших глаз крохотные слезинки.

Сергей зашел в кабинет, машинально включил компьютер и сел за стол. Что-то было не так. Обычно после этих «девушек на одну ночь» он испытывал либо чувство дискомфорта, которое исчезало, как только они выходили из его машины у своего подъезда, либо чувство отвращения к самому себе, особенно если это была одна из тех девиц, которые были готовы заняться с ним сексом чуть не с первой минуты знакомства и с утра пытались продолжать начатую в «Онегине» пошлую игру в свободные отношения. Но тут было что-то другое. Он испытывал какое-то почти забытое чувство… что-то вроде чувства вины. Почему-то вдруг вспомнилась Оксана, но не та, с распухшими от слез глазами, какой она была на протяжении нескольких месяцев накануне их мучительного развода и перед которой он был действительно виноват, а та, в лыжном свитере, на заснеженной скамейке в парке, прижавшаяся к нему и похожая на замерзшего воробья. Потом вдруг вспомнилось осунувшееся, с большими синими подглазинами лицо Оксаны перед его отъездом на конференцию. Это было вскоре после защиты диссертации, когда еще не прошла эйфория от успеха, когда в голове снова и снова звучали доброжелательные отзывы о его работе, сделанные солидными учеными, его учителями, авторами учебников, по которым он осваивал филологию в университете. Он и сейчас помнил, как немногословный академик Завольский, возглавлявший Ученый совет, сказал, как всегда, лаконично и с паузами: «Смело. Дерзко. Но основательно! Не придерешься». Именно Завольский и предложил ему выступить в Питере на международной конференции по русскому модернизму с докладом о Писателе. Но больше, чем возможность сделать доклад на весьма представительном форуме, которая предоставлялась ему, в сущности еще мальчишке, обрадовало известие о том, что на конференцию приедет сам Гордон Уинсли, английский славист, чью монографию о Писателе, вышедшую на Западе, ему когда-то удалось с большим трудом заполучить в виде почти слепой копии. На радостях он купил цветы и, примчавшись домой, бросился целовать Оксану. Она, отвыкшая от таких нежностей со стороны вечно занятого мужа, даже опешила.