Местечковый романс - Григорий Канович Страница 9

— Чем, барышня, могу служить?

Хенка смешалась и не сразу нашлась, что ответить.

— Разве Роха, жена сапожника Довида, с вами обо мне не говорила? — спросила она с огорчением.

— Нет, не говорила. Роху я знаю уйму лет. Она вообще любительница почесать языком. На прошлой неделе пришла и, как всегда, в пух и прах разнесла наш отвратительный, недоделанный Божий мир, при этом не преминув напомнить, как мой брат Исайя вовсю приударял за ней в молодости, купила дверной замок, и поминай как звали…

— Видно, она не успела или просто забыла вам сказать кое-что обо мне, — объяснила обескураженная Хенка. — Тогда извините, пожалуйста. Я лучше приду после того, как Роха с вами поговорит. — Она попятилась к двери.

— Постойте! Куда вы так спешите? Сами скажите, чего Роха от меня хотела? — остановил её скучающий реб Кремницер и вытер шёлковым платком свой большой морщинистый лоб. — Ведь порой разговор с хорошим человеком тоже приносит его собеседнику не меньшую прибыль, чем проданный товар. О чём, позвольте спросить, всё-таки намеревалась со мной поговорить моя старая знакомая — многоуважаемая Роха?

— Обо мне. И о вашем внуке. Простите, не знаю, как его зовут.

— Рафаэль.

— Очень красивое имя, — сказала Хенка.

— Чем же вас заинтересовал мой двухлетний внук? — Реб Кремницер был олицетворением вежливости и внимательности, свойственных каждому удачливому торговцу. От удивления он спустил на мясистую переносицу массивные очки и уставился близорукими глазами на раннюю посетительницу.

— Роха сказала мне, что ваша семья вроде бы ищет для маленького внука няньку…

— Да. Это правда. Я даже повесил на дверях лавки объявление, но пока никто не отозвался. Негоже останавливать на улице каждую молодую женщину и предлагать ей что-то в этом роде, — сказал реб Ешуа и обвёл Хенку с ног до головы внимательным взглядом. — Как я понимаю, вы предлагаете нам свою кандидатуру. Не так ли?

— Мы с Рохой подумали — может, я сгожусь в няньки вашему Рафаэлю… — Хенка поёжилась от собственной смелости и прикусила язык.

— Так-так. У вас есть опыт такой работы? Вы когда-нибудь этим занимались?

— Так вышло, что я вынянчила всех своих младших сестёр. Мама моя всё время тяжело болела, подолгу лежала в постели, а я возилась с малышками, кормила их, мыла, водила гулять, укладывала спать и убаюкивала, рассказывала им сказки, которые сама же и придумывала.

— Что я могу вам сказать? Честь и хвала такой дочери и сестре! А этих сестёр у вас, милая, много?

— Три. И ещё два брата. Я в семье самая старшая. Мама родила шесть дочерей и четырех сыновей, но выжили не все. Кроме меня остались три девочки — Песя, Хася и Фейга и Мотл со Шмуликом.

— Что же, видно, вы прирождённая нянька. Я переговорю с Ароном и Этель, моим сыном и невесткой. Зайдите через день-два, и я сообщу вам, что мои дети решили.

Хенка две ночи не смыкала глаз, всё смотрела с топчана в оконце и торопила рассвет.

5

На третий день она встала раньше всех в доме, причесала чёрные вьющиеся волосы, надела своё лучшее ситцевое платье и бегом припустилась к закрытой на амбарный замок москательно-скобяной лавке. Реб Ешуа Кремницера она узнала ещё издали — он степенно шёл из синагоги, держа под мышкой молитвенные принадлежности, упрятанные в бархатный чехол с вышитой на нём шестиконечной звездой — магендавидом. Казалось, богобоязненный лавочник ещё продолжал молиться и ему доставляло ничем не замутнённую радость беседовать без лишних свидетелей с Господом Богом о чём-то сокровенном.

Чем ближе он подходил, тем сильнее сжималось Хенкино сердце в комок, который, как брошенный ломоть хлеба, клевали налетевшие со всех сторон птицы.

— Вы что, тут на крыльце и ночевали? — шутливо упрекнул её реб Кремницер.

— Доброе утро, — сказала Хенка. То, что реб Ешуа так тепло поздоровался, её обнадёжило.

— Сейчас открою лавку, и мы обо всём потолкуем. Как видите, на старости лет я торгую всякой мелочью — защёлками, задвижками, замками, гвоздями, а эту рухлядь — он ткнул в покрытый ржавчиной собственный дверной замок — никак не соберусь заменить. Забываю. Ничего не поделаешь. От старости пока ещё никому живым не удалось убежать, хотя скоро я от неё, треклятой, всё-таки сбегу. А куда от старости убегают, вы, наверное, знаете. К праотцам. Заходите!

Выслушав не очень ободряющие нравоучения о старости, Хенка вошла следом за ним в лавку.

— Вчера за клеем для своего мужа Довида заходила, так сказать, не состоявшаяся жена моего брата Исайи — сапожничиха Роха. Она за вас головой ручается: мол, вы и честная, и опрятная, и добрая, и на все руки мастерица…

— Спасибо, — выдохнула Хенка, хотя такое начало скорее напугало её, чем обрадовало.

— Как я вам и обещал, я поговорил со своими детьми Ароном и Этель. Они пожелали с вами познакомиться. Вы знаете, где мы живём?

— В самом центре, где памятник. В двухэтажном доме напротив почты.

— Если вы понравитесь им так же, как понравились мне, старику, они заключат с вами на три месяца договор, чтобы убедиться в вашей пригодности, а потом уж, может быть, на следующий, более длительный срок. По пятницам, субботам и во все наши еврейские праздники вы будете свободны. Понятно?

— Да.

— Еда бесплатная, жалованье хорошее. Условия, по-моему, неплохие.

— Отличные! А скажите, вы тоже там… — она вдруг захлебнулась словами, — тоже там будете, когда я приду?

— Где?

— Дома.

— Зачем вам при этих переговорах нужна такая развалина, как я? Я ведь только дед. Моё слово не решающее. У меня лишь совещательный голос.

— Мне почему-то хочется, чтобы и вы там были, — сказала Хенка с какой-то щемящей искренностью. — Пожалуйста…

— Постараюсь.

— А когда лучше всего прийти?

— Если хотите, чтобы и я был при вашем разговоре, приходите в субботу. После утреннего богослужения. Мой брат Исайя, да святится его имя в небесах, говорил, что утром на мир нисходит благодать. Пока вездесущее зло протирает залепленные сном глаза, из предрассветной мглы восходит, подобно солнцу, и добро. Оно, мол, заглядывает, и к нам, в Богом забытую Йонаву.

Как и советовал реб Ешуа, в субботу, когда солнце поднялось над черепичными крышами местечка, Хенка подошла к двухэтажному особняку напротив почты, огороженному железной решетчатой оградой. У закрытой калитки она несколько раз, словно боясь обжечься, осторожно позвонила в колокольчик. Вскоре из дома навстречу ей вышла высокая, статная женщина в домашних туфлях и лёгком цветастом халатике. Над её густыми русыми волосами, видно, колдовал не самозваный брадобрей и не местечковый маг — парикмахер Наум Ковальский, а какой-нибудь волшебник в Каунасе. Волосы были уложены с завидным изяществом, и от них шел запах духов, наверняка дорогих.