Попугай в медвежьей берлоге - Максим Матковский Страница 9

With Diesel Power

Blows your mind drastically, fantastically

Blows your mind drastically, fantastically

Blows your mind drastically, fantastically

Blows your mind drastically, fanta.

На самом последнем этаже самого высокого в мире небоскреба мне предложат самые дорогие, самые эксклюзивные напитки в мире. Напитки шейхов, президентов и королей. А я скажу:

– Плесните-ка мне кипяток с кипятком.

Министры удивленно начнут перешептываться:

– Что он попросил? Вы слышали?

– Кипяток с кипятком, – попрошу я. – Напиток богов, напиток тибетских монахов. Напиток Александра Македонского и Суворова.

На следующий день заголовки газет будут кричать:

«Профессор Матковский, выдающийся дипломат-арабист, предпочитает кипяток с кипятком».

«Нью-Йорк таймс»

«Президент Украины: он просто попросил кипяток с кипятком. Удивительная личность этот Матковский».

«Гардиан»

«Министр иностранных дел Франции: теперь я и сам пью только кипяток с кипятком, спасибо господину Матковскому!»

«Монд»

«Секрет профессионального успеха: кипяток с кипятком».

Эсквайр

Добро пожаловать в мою берлогу. Снимаю я комнату на последнем этаже трехэтажного дома. Дом этот принадлежит одинокой женщине сорока пяти лет (мы прозвали ее Котятницей), зацикленной на цветах и кошках. В доме сотни, нет, тысячи кошек и вазонов с цветами. Невозможно пройти, чтоб не отдавить хвост кошке или не задеть вазон.

Вазоны и кошки повсюду: под ногами, на стенах, на потолке, и в туалете, и в ванной, и на кухне, и на головах, и в желудках, и в почках, и в легких, и в мочевых пузырях жителей дома… и где их только нет!

Нам снятся одинаковые сны.

Нам снятся вазоны и кошки. Кошки и вазоны.

Когда отдавливаешь хвост кошке и та начинает вопить, Котятница выходит из своих покоев и просит:

– Пожалуйста, не обижайте моих кошечек!

По утрам Котятница стучит в каждую дверь и тараторит:

– Кто разбил вазон?! Кто сломал аглаонему?! Кто оборвал листья маранте?! Что за люди живут… боже-боже… боже-боже…

Ладно бы кошки вели себя скромно, так нет же. Нахальные царапки шипят, выпускают когти, бросаются на жителей, мочатся в постели и воруют еду. Дом, расположенный практически на краю обрыва, достался Котятнице от ее покойного мужа – богатого целителя. За обрывом – густо заросшая лесопарковая зона, пруды и железная дорога. По ночам я люблю просыпаться от шума поезда и представлять, будто я не в кровати, а в поезде, еду, путешествую. К морю. Дрожат оконные рамы.

Вот кто обитает в доме: загадочный угрюмый молдаванин, вечно расхаживающий в несвежем нижнем белье; Танечка – молоденькая брюнетка, зачем-то обремененная глуповатым сожителем и его крикливым ребенком; таксист, отмотавший срок за вооруженное ограбление, и озлобленные на жизнь супруги. Супруги курили, как паровозы, готовили на роту солдат, поглощали литрами кофе и внешне напоминали два дряхлых громадных холодильника «ЗИЛ».

Дружить я ни с кем не дружил и не собирался. Разве что перекидывался иногда парой-тройкой слов с Танечкой, потому что тайно был влюблен в нее по уши. Она была Королевой моих ночных поллюций. Если бы не ее соломенный сожитель, его кричащий ребенок и мои пустые карманы, то мы могли бы общаться куда чаще. Возможно, я бы даже пригласил ее в кино или еще куда. Куда там сейчас люди ходят?

Вряд ли кто-то из жителей дома подозревал о роде моих занятий.

Из родительского дома я переехал совсем недавно, из-за того что моя сестричка родила, выскочила замуж и привела муженька в дом. Жить попросту было негде, точнее, было где, но без личного пространства. А в моем понимании дом – это хотя бы одиночество за закрытой дверью, где никто тебя не попрекает грязной сковородой и сном до обеда. Тем более меня раздражал ее муженек, все в нем раздражало, от остроносых лакированных туфлей до идиотских словечек: дядя, вася, валера, стопудово, не мы такие – а жиСТЬ такая, горбуль в штанах, я тебе без подливы базарю, владимирский централ, а утки летят, календарь переверну и так далее и тому подобное. Ну, вы поняли. Зато сестричка и родители были довольны. В отличие от меня и отца муженек оказался настоящим хозяйственником, мастером на все руки. И полку приделал, и дверь входную заменил, и крышу в гараже засмолил, и колонку газовую настроил, и ремонт в прихожей сделал. Даже думать тошно, что Бог наделил человека такими руками и таким пошлым вкусом.

Пара на замене прошла блестяще: я основательно подготовился, расписал на доске синонимы и антонимы, объяснил грамматические трюки касыды и даже зачитал собственный рифмованный вариант перевода. Со многими студентами пятого курса я был знаком лично, и в конце пары у нас завязалась дружеская беседа, они поделились со мной последними сплетнями Института филологии, я рассказал им о нелегких буднях в КИМО. Они спросили меня об уровне подготовки студентов КИМО, и я успокоил их, сказав, что уровень студентов КИМО по сравнению с филологами довольно слабый. Филологи-арабисты болезненно воспринимают информацию, что кто-то превосходит их в знаниях.

После пары, отклонив предложение студентов ба́хнуть пива в парке, я спустился на первый этаж и подкрался к кабинету преподавателя японского языка. Чуть приоткрыв дверь, я заглянул внутрь: богатая новая мебель, плазменный телевизор, благородные толстые тома на полках, карта Японии на стене, японский флаг, даже самурайский меч у этого гада был! Толстощекий преподаватель японского языка сидел за массивным столом и пялился в монитор.

– Сука! Взяточник! Взяточник! Сука! – заорал я изо всех сил, хлопнул дверью и скрылся за углом.

Переведя дух, я поднялся на второй этаж к расписанию и посмотрел, в какой аудитории состоится лекция профессора Удова. Профессор Удов – старый напыщенный фанфарон, у него есть и профессорское пузо, и профессорская бородка, и профессорская дача, и профессорские награды, и профессорские труды. Он – самый именитый арабист в университете Шевченко. Я ненавидел, его, я мечтал стать таким, как он, и от этого мне было очень стыдно.

У 247-й аудитории я перехватил его в коридоре и, не кланяясь, не здороваясь, вручил ему его же собственную книгу. «История древней арабской литературы».

Профессор Удов вопросительно уставился на меня.

– Берите, берите, – прошипел я. – Там двадцать две ошибки или двадцать три. Я нашел их! Ваши блохи! Заберите их! Почитайте на досуге… как-нибудь! На даче! Там все отмечено, блохастый!

Не дожидаясь его реакции, я развернулся и зашагал прочь. Он что-то заговорил мне в спину. Кретин. Я не расслышал.

– Арабский язык – это океан! – воскликнул я. – А вы нырнули в болото, уважаемый!

В столовой, отстояв длинную очередь, я полюбовался на предлагаемые блюда и отвалил. Даже холодный свекольный салат сегодня выглядел, как сочная отбивная. За столом у дальней стены я приметил преподавателя японского языка, уплетающего обед, и подсел к нему. Мы поговорили. Он рассказал, что студенты нынче пошли не те, нет у них желания, у них что-то другое в голове. Все что угодно, кроме японского языка (дешевый клоун!).