Самая большая подводная лодка в мире - Андре-Марсель Адамек Страница 9

— Вы платите мне не за то, чтобы мыть посуду вместо меня. Пойдите отдохните, я прекрасно сам разберусь со всей этой дрянью в мисках.

Была половина шестого, когда он поставил на полку последнюю кастрюлю. Усталый, с распухшими от горячей воды руками, он не без доли уважения подумал о бедном Жиле, которому приходилось выполнять эту адскую работу каждую ночь. Толстяка, вероятно, напугала стычка на лестнице. Тон все еще был зол на себя. Но в глубине души желал, чтобы Жиль никогда больше не переступал порога «Медузы».

На следующее утро он спустился к завтраку молодцеватой походкой, без малейших признаков усталости на лице. Он вполовину сократил потребление алкоголя, и результат этого относительного воздержания уже начал сказываться.

Гулетта выглядела озабоченной и несколько рассеянной. Ее звали то к одному, то к другому столику, чтобы потребовать хлеба или варенья, которое она забыла принести, и она чуть не ошпарила Капитана, ставя перед ним кофейник. Впервые в зале не слышно было ее смеха.

Тон наблюдал за клиентами почти с тем же удовольствием, с каким следил за маневрами металлорезчиков, когда, коротая время, бродил вдоль причалов. Это был спектакль гораздо менее монотонный, но порой столь же шумный, особенно когда детишки елозили стульями по выложенному плиткой полу. Здесь частенько возникали ссоры, перебранки пьяных пар, сопровождаемые битьем стаканов, сцены со слезами и хлопаньем дверей. Нередко Гулетта вынуждена была заниматься сопливыми, орущими детьми, забытыми в результате этих разборок и громким ревом зовущими своих родителей. Те приходили за ними спустя несколько часов, слегка протрезвев.

Хотя большая часть ее клиентуры состояла из завсегдатаев, иногда «Медуза» принимала и проезжих гостей. Обычно это бывали коммивояжеры, которых узнавали по галстукам и кейсам. Сидя с калькулятором за черным кофе, они подсчитывали тощие цифры своих продаж в этом разоренном городе и вскоре уезжали с весьма озадаченным выражением на лицах.

Время от времени здесь можно было встретить рабочего с верфей Пупаракиса, отважившегося прийти в одиночку, знающего по-французски ровно столько, чтобы заказать несколько рюмок водки, которые он тут же выпивал до дна, и сырую селедку, которую брал двумя пальцами за хвост и заглатывал целиком.

Только что вошедший не имел с этим зверинцем ничего общего. Сразу было видно, что у него нет лишнего времени, ему даже некогда отдышаться. В три шага он достиг стойки, поставил на нее картонную коробку, наполненную бумажками, протянул Гулетте какой-то документ. Она вытерла руки о передник, прежде чем взять листки. Визитер уже выражал нетерпение, протягивал авторучку, требовал подписи. Опершись на край стойки, Гулетта так побледнела, что Тон испугался, как бы она не упала. Он резко поднялся, подошел к стойке и встал между незнакомцем и Гулеттой.

— Вам докучают?

Она не ответила. Ее взгляд оставался прикованным к документу.

— Вы должны подписать здесь, — настаивал незнакомец.

Тон мог бы легко схватить его за шиворот и вышвырнуть на улицу, но он не хотел доставлять неприятности Гулетте и старался сохранять самообладание.

В конце концов она все подписала. Человек оставил ей копию и удалился, холодно попрощавшись.

Перед тем как подняться в свою комнату и запереться в ней, Гулетта произнесла одну-единственную фразу:

— Это конец, «Медузе» крышка…

* * *

Пиу вновь начала есть гренки, листья салата, немного рыбы. Ее щеки зарозовели, особенно по утрам, когда Жиль устраивал ее перед открытым окном. Но в то время как тело Пиу возвращалось к жизни, ее глаза, казавшиеся огромными на исхудалом лице, оставались потухшими. Все выглядело так, словно ее сознание освободилось от настоящего, сохранив лишь впечатления детства. В те редкие моменты, когда она разговаривала, речь всегда шла о собаках и котах, которые у нее когда-то были, или об огромных желтых цветах вдоль дороги, ведущей в школу.

Жиль подумал, что пора начать выводить ее на прогулки. В почтовом ящике он нашел наконец записку из больницы. Он предложил Пиу навестить Макса. Она неопределенно покачала головой, и он не понял, хочет она этого или нет. Может быть, она уже не помнила, кто такой Макс. Помнила ли она еще о том, кто она сама?

В общую палату, где лежал Макс, только что привезли из операционного блока умирающего. Им пришлось разговаривать вполголоса, то и дело замолкая из-за бесконечных хождений туда-сюда медсестер и хрипов прооперированного. Пиу принесла букет цветов, Жиль аккуратно вычищал семечки из маленькой дыни, которую он только что разрезал пополам.

— Ты когда выходишь?

— Не имею понятия. Я мог бы уйти хоть сейчас и вернуться только, чтобы мне сняли гипс, но поскольку я не в состоянии заботиться о себе сам, они меня держат.

Жиль на минуту задумался. Он повернул голову к Пиу, которая, казалось, была зачарована капельницей и пакетом с кровью, соединенным с венами умирающего.

— А что если ты переедешь к нам? У нас нет второй спальни, но есть диван в гостиной, мы могли бы все уладить.

— Я причиню вам много хлопот. Меня нужно мыть, измельчать мне пищу, и даже справлять нужду я не могу без посторонней помощи.

— Разберемся, я тебе говорю. Не страшно. Буду рад вытащить тебя отсюда. И потом, это может придать мыслям Пиу другое направление. Она в этом действительно нуждается.

Макс и сам видел, что дела идут не лучшим образом. Пиу, которая казалась отсутствующей, ни разу не взглянула на него с тех пор как пришла. Она еще похудела, и ее тощие, как лапки кузнечика, руки нелепо торчали из коротких рукавов.

— Ладно, я постараюсь быть незаметным. Нужно получить разрешение на выписку и достать инвалидное кресло в приемном покое.

— Я этим займусь, — сказал Жиль.

Тремя часами позже они прибыли на улицу Салин. Доставка Макса на пятый этаж обернулась настоящей эпопеей. Громоздкость его гипсов и узость лестниц принуждали их почти к акробатическим маневрам. Потом пришлось втаскивать инвалидное кресло, и стало понятно, что оно годится только для того, чтобы перевозить Макса из одного угла квартиры в другой.

Когда гость был размещен в кресле с пачкой журналов на коленях и бутылкой пива в пределах досягаемости, Жиль увлек Пиу за собой в кухню.

— Я должен с тобой поговорить, Пиу. Макс ведь наш общий друг, может быть, единственный. Он мог умереть. Умереть, Пиу. Хорошо ли ты понимаешь то, что я тебе говорю?

Пиу кивнула. Она часто моргала. Вероятно, это свидетельствовало о ее сосредоточенности.

— Итак, мы будем ухаживать за нашим Максом, особенно ты. Ты будешь его кормить, будешь помогать ему мыться. Он нуждается в тебе. Ты согласна, Пиу?

— Да.

— Ты будешь хорошо о нем заботиться, ведь так?

— Да.

— Слушай его, когда он с тобой разговаривает, и разговаривай с ним — он все понимает. Ты можешь говорить с ним о том, о чем не хочешь говорить со мной. Ты будешь с ним разговаривать, Пиу?