Микроурбанизм. Город в деталях - Ольга Бредникова Страница 9

Внутри городского пространства существуют места, где ткань повседневности нарушается, разрывается особым порядком ландшафта, искажениями урбанистической функциональности. Развалины некогда жилых домов и заброшенные промышленные объекты, начатые, но так и не законченные стройки, пустые крыши высоток и городские коммуникации, старинные катакомбы, рощи, одичавшие скверы и пустыри – все это исключается из привычного взаимодействия людей. Оптика города не предполагает их присутствия в зоне видимого: скрытые от праздного наблюдателя фасадами других домов или замаскированные баннерами, затерянные в промышленных зонах и безлюдных переулках, спрятанные под землю, они оказываются на периферии городской визуальности. Бытовые практики повседневности также обходят их стороной: одни из этих мест постепенно утратили свои утилитарные функции, другие изначально не предполагали присутствия человека.

Будучи невидимыми, необжитыми и неиспользуемыми, исключенными из городской повседневности, пустые и заброшенные пространства становятся местами, где разворачиваются особого рода эстетические, исследовательские, телесные и игровые практики. Речь идет о тех способах взаимодействия с городом, что за рубежом объединяются названием urban exploration (не имеющим, к слову сказать, устоявшегося русскоязычного аналога), а в отечественной городской реальности представлены богатейшим набором практик от DoZoRа [53]и диггеров [54], до индустриального туризма и фотографии. Здесь то, что выпало из повседневности, заново собирается и включается в тело города на особых правах, будучи описанным в системах координат, рождающихся на пересечении опыта участников urban exploration и специфики места, определяющей этот опыт.

Каким образом в практиках urban exploration пустые и заброшенные пространства реконфигурируются и заново встраиваются в тело города? В поисках ответа на этот вопрос мы обратимся к локальному опыту участников различных неформальных объединений города Ростова-на-Дону, связанных с urban exploration, а также одиночек, практикующих те или иные формы взаимодействия с заброшенным городом.

Многоликость практик освоения заброшенных пространств требует от нас особой чуткости к конкретному опыту переживания города. Демонстрируя возможные сетки координат для описания городского пространства, О. Запорожец и Е. Лавринец адресуют нас к позициям горожанина, фланера, туриста и исследователя [55]. Обнаруживая эти и другие позиции в опыте участников urban exploration, мы, во-первых, сохраняем установку на ценность каждой из них, а во-вторых, уделяем особое внимание зонам перехода между различными режимами взгляда, телесного опыта, описания заброшенного города.

Несколько аналитических сюжетов, представленных ниже, – попытка разобраться в том, как происходит освоение “города-без-человека”. Детальное обращение к этим сюжетам позволит нам вглядеться в жизнь города, обычно выпадающую из поля зрения, переосмыслить значение, казалось бы, отмерших частей городского пространства, увидеть в красках то, что обычно видится черно-белым. Мы не будем стремиться к систематизации, а попытаемся увидеть всю мозаичность и подвижность взаимодействия между заброшенными и пустыми городскими пространствами и теми, кто осваивает их.

Terra Incognita

Пустые коробки старых заводских цехов, коллекторы, катакомбы хранят тайны, скрытые от взора обывателя:

Соль в том, что ты просто не знаешь, куда ты лезешь. Это вот самое интересное. Понятно, что на этом объекте до тебя были миллионы людей, блин, и все карты есть и все. Все равно соль в том, чтобы самому это все, как бы, знаешь, впитать, что ли… (М. П., 25 лет, диггер).

Тяга к непознанному, любопытство, выводящее за пределы повседневных маршрутов, заставляют горожан искать области неизвестного. Первыми претендентами на эту роль оказываются пространства, не вписывающиеся в городскую повседневность на общих правах. Не имея “карты” исследуемых пространств или намеренно игнорируя сложившееся знание, первооткрыватель вынужден опираться на свой собственный опыт пребывания внутри иной реальности. Для этого опыта сложно найти слова, он постоянно ускользает от проговаривания и тем не менее нередко описывается как исследовательский:

То есть это безумное на самом деле чувство. Ты чувствуешь себя как географический первооткрыватель, они там, на Аляске, достигают полюса. Чувствуешь себя просто как человек, который открывает что-то новое. То, где, может быть, еще вообще никто не был. Исследуешь это (Н. Г., 27 лет, любитель истории, фотограф).

Позиция ученого-исследователя производится в том числе на уровне словарей, используемых различными сообществами, осваивающими пустые и заброшенные места. Так, вылазки на тот или иной объект нередко именуются экспедициями, по результатам которых составляются отчеты, размещаемые в Сети. Особую роль в поддержании научного дискурса играет сеть классификаций и кодировочных схем, применяемых к разведываемому пространству:

То есть бывают полностью заброшенные, которые вообще никому не нужны, заборов никаких нету, и так далее и тому подобное… Да. Причем они бывают тоже разные. То есть есть индустриальные, заводы, там, фабрики и тому подобное, есть жилые, типа восьмишки…‹…› Бывают такие исторические места типа Парамонов,‹…› бывают просто крыши (А. Е., 23 года, руфер [56], фотограф).

Вводимые параметры классификации (жилое/индустриальное, историчное/неисторичное) определяют как способы взаимодействия с объектом, так и стратегии производства знаний о нем. К примеру, посещение мест, определяемых как исторические, настраивает “исследователя” на поиск и фиксацию следов прошлого:

И там видно, как там, знаешь, во время войны обстреливали, там есть следы на стенах, мина, может, минометная, там, не знаю, или снаряд. Вроде как у немцев что-то тут было такое, наши с того берега стреляли, чтобы выбить, что-то важное, раз стреляли (Л. Б., 26 лет, фотограф, диггер).

Классификация, подобная таблицам, описываемым М. Фуко [57], не только организует конкретный опыт исследователя заброшенностей, но и позволяет ему объединить множество разрозненных фрагментов, становясь не только первопроходцем, но и исследователем города в целом. При этом определенные критерии: время постройки, функциональность, сохранность или конструкция здания, – определяемые сообществом как значимые, дают возможность не просто описать уникальный объект, но и поместить его на правах структурного элемента в некоторую целостность, адресующую к образу города.