Истощение времени, или Сведения об участии кота Тимофея в государственном перевороте. Соленый арбуз - Владимир Орлов Страница 9

– Говорят про какой-то самолёт… Будто улетел в Крым…

– Ну да, с Хруцким… Но результаты пока неясные…

Было понятно, что ситуация последних дней сыну не нравится и говорить о ней, и уж тем более откровенничать о ней, ему неприятно. Но несомненно, я чувствовал это, он знал нечто о подоплёке событий такое, о чём произносить слова вслух не следовало. Или хотя бы догадывался о важном. Я не стал задерживать его. Сын пообещал вернуться через полтора часа. Меня же, освободив от политических соображений и страхов, вновь оставил наедине с требованиями организма.

Какие уж тут страхи! Я отправился в угол заросшего и пока ещё зелёного двора житейской тропинкой кота Тимофея. Университетский диплом не сделал меня более воспитанным, нежели серый мохнатый сибирский кот. Правда, метить двор я не был намерен. Просто, не произнеся слов, попенял чиновникам за их безобразное отношение к посетителям Присутственных мест. Скажу лишь, что и за двадцать прошедших со дней Чрезвычайного положения лет мои укоры не были приняты во внимание. Своеобразие России (какое умом не понять) и в морозные дни (ночи) в большей части её местностей приглашает в случае чего выходить на двор.

Тогда-то я и заметил, что с неба перестало капать, а тряпка с портретом Янаева начала подсыхать. Однако портрет никто не думал стягивать со стены. Это можно было посчитать знаком.

Но каким знаком? Или знаком чего?

Кстати, к автомобилю сына я выходил, водрузив на спинку моего «законного» стула две свежие газеты. И надо же! Стул не заняли! Между прочим пришла мысль о том, что сын мог бы мне завести хотя бы два каких-нибудь жалких бутерброда или вспоротую ножом банку килек в томате с куском хлеба. Слюни уже текли. Я не завтракал сегодня. Но я не стал серчать на сына. Скорее всего, и у него во рту не побывало нынче и маковой росинки. Да и благоразумное поведение Тимофея призывало к терпению.

А тут прошелестело по Нотариальной конторе: «Хруцкий прилетел… Самолёт с Хруцким вернулся из Крыма и кого-то привёз…» Впрочем, было понятно, кого привёз… Но что могло последовать после этого привоза? Или, скажем, после доставки в Москву кого-то?..

Хотя в Нотариальной конторе будто бы наступило просветление. То есть будто бы исторические страхи, а у кого и надежды стали притихать. Перешёптывания же и просто разговоры начали звучать громче и смелее. Но ненадолго. Снова из-за трескотни забегавших к приятелям в контору зевак от Белого Дома настроение их собеседников ухудшилось.

33

Ни с того ни с сего вспомнились слова из одного великого текста: «…когда наступила полнота времени…»? С чего бы вдруг вспомнились? И ради какой для меня пользы? Выходило, что впустую. Изменить направление моих мыслей они сейчас никак не могли.

34

Услышались вроде бы скрежеты гусениц танков. Но куда отправились сейчас танки, судить никто не решался. Может, во все концы города, наводить порядок. Может, поехали не спеша к пунктам питания и принятия фронтовых сто грамм. Соображение для меня вполне логичное. Примут. А потом вернутся к исполнению поставленных задач. Мне стало жалко и жену, и сына, и кота Тимофея, и себя. Они ведь тоже, наверняка, всё ещё были голодные. Мне болезненно остро захотелось, чтобы Тимофей немедленно оказался у меня на коленях и дружелюбно заурчал. Мне бы стало не так тоскливо, тревожно и одиноко. Но никакими чудесными силами Тимофея ко мне на колени не занесло.

35

Однако теперь безропотное сидение в очереди стало мне противно. Всё вокруг раздражало меня. А тут ещё в конторе начали появляться наглецы, якобы занявшие место в очереди вчера. Или позавчера. Или вообще год назад. Предъявлялись и цифры, будто бы выведенные на ладонях ручкой «ронсон» с золотым пером при последней перекличке (четырнадцать дней назад) необязательных нынче клиентов. Свои опоздания они оправдывали весомыми и уважительными причинами. Мол, виноваты режимы дня и грубые действия стражей порядка. А главное – уличные обстоятельства, заставившие наших новых знакомцев с «ронсоновыми» пятнами на ладонях становиться или жертвами, или проявлять отвагу, и либо вынужденно, либо истинно добровольцами-героями выступить на защиту попираемых интересов народа…

36

Тем более мне хотелось иметь сейчас рядом с собой злого сибирского кота Тимофея с его здоровенными когтями.

37

Я ощутил себя эгоистом. Мне бы на колени опуститься перед героями Отечества и Истории и помочь им сейчас же усесться за стол нотариуса, а я был готов, рискуя потерять насиженное место, броситься на них со стулом над головой, с криками возмущения и с требованием вернуться на оставленные ими беспокойные улицы. А в нашу очередь пусть и не суются. И об этом стыдно вспоминать… Хотя, может, и не так стыдно… Впрочем, воспоминания о надежде на справедливые действия Тимофея мне в поддержку – и теперь приятны. Хоти и смешны…

Словом, плевать мне стало на то, что происходило за стенами Нотариальной конторы! Куда проскрежетали танки, кого привёз самолёт из Крыма, о чём орали у Белого Дома, меня уже не волновало. Главное продлить доверенность – вот в чём был мой интерес, пусть граждански возвышенные люди и назовут его шкурным. А потому со стулом над головой, и забыв об Александре Македонском, – в сражение с наглецами, желавшими посягнуть на мои хлопоты и обременить мне жизнь! В сражение! Впрочем, всё это рокотало внутри меня и не единым звуком выражено не было. Более же открытые и искренние натуры позволили себе звуками и приложением рук дать отпор пролазам и торопыгам…

38

В это время подъехал с проверкой хода нашего дела сын (надо же, прошло полтора часа!). На этот раз организм мой был подкреплён и отчасти успокоен бутербродом с сыром, завёрнутым в промасленную бумагу, и двумя яйцами вкрутую (эти прибыли в полиэтиленовом пакетике). Стул так и не взлетел над моей головой, репутация Македонского не была замарана. Скудно, конечно, но, может, и сыну пришлось подкреплять силы лишь бутербродами из семейных наборов сотрудников.

– Тимофей где теперь? – спросил я.

– Здесь, в машине, – сказал сын.

Стало быть, Тимофей в городской квартире нынче не появлялся, и если всё же появлялся, то на пять минут. Спрашивать о благополучии жены не имело смысла, если бы что-то было не так, сын бы сказал. А он лишь сообщил мимоходом: «Мать со своими журналами в бегах…»

– Так, – оценил обстановку в хозяйстве нотариусов сын, – раньше пяти они с нами не закончат…

– Значит, сидеть мне здесь до пяти… – вздохнул я. – Ноги затекли…

– Пойдём прогуляемся на природе…

Природой мне был предложен всё тот же заросший двор.

– Но часов через пять, – сказал сын, – может всё и закончится…

Однако почти подсохшая тряпка с изображением Янаева всё ещё трепыхалась на ветру. Впрочем, набеги ветра были редкими. Небо избавлялось от облаков. Вспомнился город Горький, конкурс бальных танцев, и мы молодые тогда, я и комсомольский Секретарь Гена Янаев. Сын приоткрыл дверцу «Жигулей». Тимофей дрых в картонной коробке. Кот за годы неизбежной жизни в зимнем городе опробовал немало мест комфортного и независимого пребывания и осознал, что ничего лучше картонной коробки для него нет.