Всего один день - Гейл Форман Страница 9

Я чувствую, что Уиллем садится на свое место, собрав всю волю в кулак, я все же бросаю на него взгляд, я, к своему удивлению, вижу, что мои слова не вызвали шока или отвращения. А лишь веселую характерную для него улыбку.

Он начинает извлекать из рюкзака всякий фастфуд, достает гнутый багет. Разложив все на подносах, Уиллем смотрит прямо на меня.

— Почему бы я вдруг сошел с поезда? — наконец спрашивает он, шутливо поддразнивая.

Я могла бы соврать. Например, что-то забыл. Или понял, что ему все же надо на родину, а сказать мне не успел. Что-нибудь нелепое, но не выставляющее меня в таком неприглядном свете. Но я не вру.

— Потому что передумал, — я снова жду отвращения, шока, жалости, но ему все еще любопытно, может, он даже уже немного заинтригован. А я вдруг ощущаю неожиданный приход, как будто приняла дозу, разработанную для меня сыворотку правды. И рассказываю ему все остальное. — На какой-то короткий миг я даже подумала, что ты собираешься продать меня как секс-рабыню или что-нибудь типа того.

Я смотрю на Уиллема, надеясь понять, не слишком ли далеко зашла. Но он с улыбкой поглаживает подбородок.

— Как бы я это сделал? — спрашивает он.

— Не знаю. Дал бы что-нибудь, чтобы я сознание потеряла. Что обычно для этого используют? Хлороформ? Льют на платок, прижимают к носу — и человек засыпает.

— Я думаю, так только в кино бывает. Наверное, проще было бы дать тебе наркотик, как предполагала твоя подружка.

— Ты принес мне три напитка, только один из них не распечатан, — я беру баночку с «Колой». — Я, кстати, ее не пью.

— Значит, мой план провалился, — он театрально вздыхает. — Жаль. На черном рынке за тебя бы хорошо заплатили.

— Как думаешь, сколько я стою? — спрашиваю я, удивляясь, как быстро я начала шутить над собственным страхом.

Уиллем осматривает меня с ног до головы и обратно с головы до ног, оценивая.

— Это будет зависеть от различных факторов.

— Например, каких?

— От возраста. Сколько тебе?

— Восемнадцать.

Он кивает.

— Габариты?

— Рост пять футов пять дюймов сантиметра. Вес сто пятнадцать фунтов. В метрической системе я не знаю.

— Есть какие-нибудь физические отклонения, шрамы, протезы?

— А это важно?

— Фетишисты. Они платят сверху.

— Нет, ничего такого, — но потом я вспоминаю про родимое пятно, оно уродливое, почти как шрам, поэтому я обычно прячу его под часами. Но в том, чтобы его показать, есть некий тайный соблазн — это как открыть себя. Поэтому я приспускаю часы. — Вот что есть.

Он думает, кивает. Потом, как бы между делом, спрашивает.

— Девственница?

— Это увеличивает цену или уменьшает?

— Зависит от рынка.

— Кажется, ты много об этом знаешь.

— Я вырос в Амстердаме, — говорит он, как будто это объяснение.

— Ну, так сколько я стою?

— Ты не на все вопросы ответила.

Меня охватывает странное ощущение, как будто бы я руками придерживаю пояс на халатике и могу либо затянуть его, либо развязать совсем.

— Нет. Я не. Девственница.

Он кивает и смотрит на меня так, что мне становится неспокойно.

— Уверена, что Борис будет разочарован, — добавляю я.

— Какой Борис?

— Ну, тот украинец, головорез, который делает всю грязную работу. Ты-то всего лишь приманка.

Он смеется, запрокинув голову. У него такая длинная шея. Когда Уиллем распрямляется, чтобы вдохнуть, отвечает:

— Я обычно с болгарами работаю.

— Нет, ты, конечно, можешь прикалываться, сколько хочешь, но по телику и не такое показывали. И я не особо-то тебя знаю.

Он перестает хохотать и смотрит прямо на меня.

— Двадцать. Метр девяносто. Семьдесят пять килограмм — последний раз было. Вот, — он показывает зигзагообразный шрам на ноге. И, глядя мне прямо в глаза, добавляет: — И «нет».

До меня только через минуту доходит, что это были ответы на те же вопросы, что он задавал и мне. И лицо начинает заливать краской.

— К тому же мы вместе завтракали. Обычно я хорошо знаю тех, с кем завтракаю.

Теперь я густо краснею и судорожно пытаюсь придумать какую-нибудь шуточку в ответ. Но не так-то просто остроумничать, когда на тебя вот так смотрят.

— Ты что, правда думала, что я брошу тебя в поезде?

Этот вопрос звучит как-то неожиданно неприятно после всех этих шуток на тему сексуального рабства. Я задумываюсь. Я действительно верила, что он может так поступить?

— Не знаю, — говорю я. — Может, просто запаниковала немного из-за своего импульсивного решения, ведь обычно я так не делаю.

— Ты не сомневаешься? — спрашивает он. — Ты ведь все же поехала.

— Поехала, — повторяю я. Да. Я действительно поехала. Я еду. В Париж. С ним. Я смотрю на Уиллема. По его лицу опять блуждает эта полуулыбка, словно его во мне без конца что-то забавляет. И может, из-за этого, или из-за размеренного покачивания поезда, или из-за того, что через день мы расстанемся навсегда, и я больше никогда его не увижу, или просто если уж приоткрыл дверцу, за которой скрывалась правда, то обратной дороги нет. А может быть, мне просто так захотелось. Но халат мой падает на пол.

— Я думала, что ты сошел с поезда, потому что не могла поверить, что ты вообще в него сел. Со мной. Без какого-то скрытого мотива.

И вот это — правда. Потому что мне, быть может, всего восемнадцать, но мне уже кажется довольно очевидным тот факт, люди делятся на две группы: те, кто делает, и те, кто смотрит. Люди, с кем что-то происходит, и остальные, кто просто влачит существование. Такие, как Лулу, и такие, как Эллисон.

У меня и в мыслях не было, что, притворившись Лулу, я смогу попасть в другой разряд — хотя бы на день.

Я поворачиваюсь к Уиллему, посмотреть, что он на это скажет, но прежде, чем он успевает ответить, мы въезжаем в тоннель, и поезд погружается во тьму. Согласно прочитанным мной фактоидам, меньше чем через двадцать минут мы будем во французском городе Кале, а потом, еще через час, — в Париже. Но прямо сейчас у меня такое чувство, что этот поезд не просто везет меня в Париж, а в какое-то совершенно неведомое мне место.