Одинокая птица - Киоко Мори Страница 9

— Вроде нет, — ответила я и тут же вспомнила об этом чертовом вентиляторе. Но не отступать же?

— Тогда все в порядке. Если даже вылетит из клетки, вы ее поймаете. Впрочем, постойте.

Доктор на секунду вышла и вернулась с сачком — таким дети ловят бабочек.

— Вот, возьмите. — продолжила она.

Свиристели летают быстро, но поймать их не так уж сложно. Вы ведь девочка собранная и не забудете закрывать дверь в комнату. Птичка никуда не денется. Даже лучше, если она немного полетает.

— Полетает, конечно, но вот бабушка… Она будет недовольна. — Слова вырвались у меня невольно, и я испугалась: сейчас начнутся ненужные расспросы.

Доктор, однако, не удивилась. Только пожала плечами.

— Ну что же, скажите бабушке, что птица не причинит ей никакого вреда. Не вцепится в волосы. Не натворит прочих глупостей…

Наивная женщина! Она думает, что у меня нормальная бабушка, которая живет вместе с моими родителями и при этом не топит мышей!

— Что-нибудь нет так?

— Нет, все в порядке. Пора домой.

— Я вас подвезу.

— Не беспокойтесь. Ноша ведь не тяжелая.

— Не тяжелая. Но я все равно вас подвезу.

Не дожидаясь моего ответа, она направилась в гараж, открыла дверцу красного пикапа и поставила на сиденье сумку с птицей. Сачок и бумажный пакет опустила на пол машины. Когда двигатель заработал, свиристель вытянул шею, поднял клюв и устремил взгляд вперед, словно летчик при взлете своего лайнера.

— Странная вещь, — засмеялась доктор, — но птицы в машине ведут себя так, будто сами хотят сесть за руль.

Посмотрев на птичку, чересчур серьезную и одновременно забавную, я тоже рассмеялась. Впервые за полтора месяца.

— Куда едем?

— Вниз по холму, а там — несколько кварталов к западу.

На полпути она спросила:

— А как вы узнали, что это японский свиристель?

— Ну, хохолок, черные отметины, красный ободок на хвосте — догадаться нетрудно.

— Нетрудно, конечно. Но надо знать приметы. Откуда у вас такие познания?

— Мама много рассказывала о птицах, причем о редких породах, а не только о воробьях и воронах. Она вообще хотела, чтобы я знала как можно больше о природе. Часто брала меня на прогулки и все подробно объясняла.

— Вы говорите о ней в прошедшем времени? — вопросительно взглянула на меня доктор.

Никуда не денешься — пришлось все растолковывать.

— Мать больше не живет со мной — уехала к своему отцу. А забрать меня с собой она не может: дедушка не так богат, чтобы содержать нас обеих. Он живет к северу от Киото, в маленькой деревушке. У него мастерская — вышивка. Конечно, он бедствует: у конкурентов машины, а он своими руками все делает. — Подумав, я решила не строить из себя несчастную сироту и добавила: — Вообще-то мать хотела взять меня с собой, но решила, что лучше мне жить с отцом и бабушкой — в материальном отношении. — Подробности я, конечно, опустила.

После долгого молчания доктор Мидзутани ласково проговорила:

— Прошу прошения, вам, должно быть, нелегко.

У меня на глаза навернулись слезы. Не надо было ей разговаривать со мной так ласково. Я отвернулась и уставилась в боковое стекло, делая вид, будто разглядываю проносящийся мимо ландшафт, но слез сдержать не смогла. Доктор Мидзутани протянула мне носовой платок. Я вытерла глаза.

— В таких ситуациях не знаешь, как поступать, — заметила доктор. — Все люди ведут себя по-разному. Вы ищете сочувствия, утешения или вы сильная натура и никогда не плачете?

— Считайте, что достаточно сильная. Ненавижу плакать на людях.

— Я тоже, — сказала она и, помолчав, добавила: — Впрочем, ненавижу плакать, даже когда одна.

Голос у нее слегка дрогнул. Может, вспомнила какое-то грустное событие или прониклась сочувствием ко мне. Да, эту женщину трудно себе представить плачущей.

Остаток дороги мы проехали в полном молчании. Уже перед самым домом доктор, положив руку на сумку со свиристелем, произнесла:

— Птичке повезло, что вы ее обнаружили. Если бы не вы, она бы умерла от истощения.

Потом припарковала машину и выключила двигатель.

— Помочь вам донести вещи?

— Нет, спасибо, — быстро отреагировала я. Не хватает только, чтобы она наткнулась на бабушку и услышала ее истошные вопли.

— Хорошо. Значит, жду вас через неделю. В случае чего звоните.

— Договорились.

Взяв сумку с птицей, сачок и пакет, я открыла дверцу пикапа.

— Послушайте, — сказала доктор, — я действительно рада нашему знакомству.

— Спасибо.

В ответ надо было произнести что-нибудь аналогичное, типа «мне тоже приятно было познакомиться», но машина уже отъехала. Посмотрев ей вслед, я направилась домой. От предвкушения встречи с бабушкой меня слегка затошнило.

Бабушка оказалась в прихожей — орудовала шваброй. Такое впечатление, что ее темно-коричневое кимоно сшито из опавших листьев. Да и сама она напоминает иссохшее деревце — тощая, костлявая, морщинистая. Почему же я так боюсь ее? Она гораздо ниже меня, и мой взгляд упирается прямо в ее макушку, в венчик ломких и тонких волос стального цвета. Но возникает ощущение, что это она грозно возвышается надо мной, будто осадная башня. И я заранее начинаю трусить, как в свое время трусила моя мать.

— Где ты пропадала? — резко бросает она.

— Ходила к доктору Мидзутани, она живет на холме.

Я стараюсь произносить слова как можно отчетливей, не то она снова придерется: мол, бормочу что-то под нос.

Но бабушку уже не интересует, где я была и что делала. Она уставилась на сумку с птицей и сачок.

— Я нашла раненую птицу, отнесла ее к доктору, а та вернула ее мне, чтобы я за ней ухаживала. Это свиристель. Поживет неделю в моей комнате.

Бабушка пока не срывается на крик — держит паузу, сверля меня ледяным взглядом. Ту же тактику использовала она при разборках с матерью. Вот и сейчас напряжение нарастает. Бабушка хочет, чтобы страх охватил меня заранее, до того как она произнесет первые слова. Я с ужасом ждала этого момента, но сейчас чувствую не страх, а скорее ярость. Она думает, я настолько глупа, что не могу разгадать ее убогую тактику? Да и вообще какое ее собачье дело? Почему я должна все объяснять и за все извиняться? Ей все равно не угодишь. Что бы я ни сказала, все будет воспринято в штыки. Уверена: пока я отсутствовала, бабушка рисовала в своем воображении мерзкие картины, где я фигурировала как самая несносная девчонка. Думая обо мне, она всегда предполагает худшее. Так же было и с матерью. Чудовищная несправедливость! Нет, нечего умасливать ее по каждому ничтожному поводу. В конце концов, это мой дом, и в своей комнате я вправе делать, что захочу.