Свирепые калеки - Том Роббинс Страница 9

От «Гран Отель Боливар», если пройти по аллее Хирон де ла Юньон, до Пласа де Армас и главного собора Лимы было рукой подать. Знаменитый прибрежный туман уже испарился, вечер выдался не по сезону жарким. Аллея шкворчала под солнцем. А также кишела жизнью. Настоящая болтанка для карманников.

Хуан-Карлос, раздвигая поток напористых торговцев, провел Свиттерса через площадь в пустынный, слабо освещенный собор. Он продемонстрировал спутнику гроб с останками Франсиско Писарро, позаботился о том, чтобы клиент воздал должное прихотливой резьбе, украшающей места для певчих, в подробностях поведал о землетрясении 1746 года, в результате которого большинство зданий рассыпались в прах, а заодно пострадал и скелет Писарро (коленная чашечка отсоединилась от бедренной кости). Не пояснил он лишь одного – почему главный собор Лимы не имеет названия. Про себя Свиттерс окрестил храм «Санта Сюзи де Сакраменто».

Пешком они обошли все прочие церкви центральной части города: церковь Ла Мерсед, церковь Хесус Мария, храм Санта Роса де Лима, Сан-Педро, Сан-Франсиско, Санто-Доминго и церковь Лас Назаренас – здания, в которых бесчисленные поколения умышляли привлечь взор Господень сусальным золотом, резным деревом и кричащими изразцами. Сводчатые потолки тщились вытереть свои величественные балки о половик на пороге Небес, но были пригибаемы обратно к земле тяжестью скульптурных групп и скорбной геологией подземных захоронений.

Позже Свиттерс и Хуан-Карлос пробились сквозь бурлящую толпу торговцев – индейцы в радужных пончо, торгующие керамикой, mestizos [15]в футболках клуба «Чикагские быки», сбывающие пиратские кассеты, – к Хуан-Кар-лосову «олдсмобилю» 1985 года выпуска, любовно отдраенному и безнадежно раздолбанному, и покатили к Convento de los Descalsos – монастырю Босоножек шестнадцатого века с двумя пышными часовнями – и к церквям на окраинах.

Если бы города были сыром, Лима стала бы швейцарским, причем на вафле. Изрытые улицы города наводили на мысль о лунном пейзаже. Автомобиль подпрыгивал и подскакивал на вездесущих кратерах, едва успевая лавировать в потоке машин – движение здесь было еще более беспорядочным, нежели в Бангкоке, – так что церкви и храмы воспринимались гидом и его подопечным как островки тишины и покоя. Да, мрачноватые, возможно, даже угрюмые – но по контрасту с разоренной инфраструктурой, разгулом коммерции и хит-парадом карманников прямо-таки воплощение мирной безмятежности!

В какой-то момент, заметив, что Свиттерс нигде не преклонил колен и ему то и дело приходится напоминать снять панаму и потушить сигару, Хуан-Карлос не выдержал:

– Сеньор Свиттер, похоже, вы не принадлежите к католической церкви.

– Нет. Нет, я не католик. Пока еще нет. Но подумываю о том, чтобы перейти в католичество.

– Почему? Простите мое любопытство.

Свиттерс обдумал вопрос со всех сторон.

– Ну, можно сказать, – наконец изрек он, – что я питаю особые чувства к деве.

Хуан-Карлос кивнул. Ответ его, похоже, удовлетворил. Разумеется, ему и в голову не могло прийти, что Свиттерс имеет в виду свою шестнадцатилетнюю сводную сестричку.

Солнце опустилось за горизонт, точно брошенная в щель монетка. Океан попробовал ее на зуб – не фальшивая ли? Сумерки смягчили очертания города, но умолкнуть не заставили. Если уж на то пошло, с приходом темноты Лима сделалась еще более шумной, еще более запруженной, еще более пугающей. Бумажник Свиттерса покоился в кармане брюк, а «беретта» – на поясе. Свиттерс принадлежал к тому меньшинству, которое еще не смирилось с тем, что грабеж – неизбежный факт современной жизни.

По завершении экскурсии гид и его подопечный завернули в «пролетарский» бар пропустить по стаканчику писко. И кто бы мог подумать, что виноградный сок можно превратить в этакое подобие напалма?

– Крепок, э? – ликовал Хуан-Карлос.

– Квинтэссенция Южной Америки, – буркнул Свиттерс.

В ходе беседы Свиттерс поведал Хуану-Карлосу о своих намерениях репатриировать Моряка. В силу ряда причин эта перспектива гида ужаснула. Он предостерег экскурсанта, что в сельской местности имеет место вспышка холеры, о чем власти, разумеется, молчат, – а марксистские мародеры (они же – группировка, известная под названием «Светлый путь», «Sendero Luminoso», якобы искорененная еще в 1992 году) вновь воспряли к жизни и занимаются истреблением ни в чем не повинных туристов в целях облегчения участи перуанских бедняков. Американец же пояснил, что от холеры он загодя сделал прививку, а что до самозваных «освободителей народа», так в других странах ему уже доводилось с ними сталкиваться, и ни малейшего страха они ему не внушают. Последнее он, однако, поведал шепотом, принимая во внимание политическую атмосферу баров такого типа.

Прививка против холеры эффективна лишь процентов на шестьдесят, парировал Хуан-Карлос, и он думать не думал, что агент по продаже сельскохозяйственного оборудования ведет жизнь настолько бурную (Свиттерс выдавал себя за международного торгового представителя компании «Джон Диэр»). Более того, он готов поспорить на второй стакан писко – «Ни за что, приятель!» – что почтенная бабушка уже сокрушается о своем решении отпустить на волю давнего любимца, и ежели Свиттерс и впрямь доведет до конца сие неразумное предприятие, со временем ему на пару с дражайшей родственницей придется горько и долго о том сожалеть. В том, что грядет трагедия, Хуан-Карлос был убежден стопроцентно, и дабы переубедить своего безрассудного клиента, он принялся умолять его съездить с ним в одно место. Свиттерс согласился – чего не сделаешь, лишь бы избежать второго писко!

Они доехали до шикарного квартала Мирафлорес, припарковались, протиснулись сквозь изгородь, прошли через заросший сорняками сад – растревожив целый рой кровожадных насекомых – и на цыпочках прокрались в патио, откуда можно было заглянуть в окна к престарелой дальней родственнице Хуана-Карлоса. Данная сцена – облысевший попугай, безжалостные москиты и прочее – уже описана выше.

Если гид рассчитывал, что шоу с участием хилой вдовицы и ее не менее хилой пташки, что, подслеповато моргая, ковыляют к могиле в обществе друг друга… рассчитывал, что подсмотренная украдкой непоколебимая, многолетняя верность хозяйки и домашнего любимца растрогает сердце клиента и сподвигнет его поспособствовать радостному воссоединению бабушки и необдуманно освобождаемого попугая, – он глубоко ошибся.

Однако, возвратившись в отель, Свиттерс первым делом вошел в Интернет и проверил почтовый ящик. Сообщение от раскаявшейся Маэстры с отменой предыдущих инструкций и настоятельным требованием незамедлительно вернуть Моряка под ее опеку? Нет, ничего подобного! Маэстра вовеки не присоединится к миллионам тех, кто позволяет одиночеству скомпрометировать свои принципы, взгляды и вкусы.

На экране высветилось одно-единственное сообщение – закодированное письмо от босса из Лэнгли с напоминанием Свиттерсу о том, что необходимо «подчиняться правилам» и поставить в известность лимское отделение о своем пребывании в городе и преследуемых целях. Ну что ж, он об этом подумает. Слово obey, «подчиняться», от старофранцузского obéir и еще более древнего латинского obedire, означающих «прислушаться», вошло в английский язык около 1250 года – того самого года, когда для письма только-только начали использовать гусиные перья, – и вплоть до сегодняшнего дня, ежели «прислушаться», в последнем слоге можно уловить сухое поскрипывание пера. Что до Свиттерса, он всегда ассоциировал английское obey с «ой, вэй» – еврейским восклицанием смятения и горя, и хотя никаких этимологических подтверждений тому не было, понятно, что это слово в глазах Свиттерса котировалось не слишком-то высоко.