Запретные цвета - Юкио Мисима Страница 9

Все стили дряхлеют, прилагательные в первую очередь. Значит, прилагательные — это плоть. Они — сама юность. Юити был прилагательным — вот до чего дошел Сюнсукэ своим умом.

На его губах играла улыбочка, как у осененного дедукцией сыщика. Он опирался локтями на столешницу, приподняв под халатом одно колено, и слушал признание Юити. Когда тот закончил, холодно повторил:

— Все хорошо! Иди женись!

— Как можно жениться, если нет к тому желания?

— Я вовсе не шучу! Люди что бревна. Будь они хоть ящиками для льда, и то бы женились. Ведь супружество — человеческое изобретение. Это сфера деятельности человека, а желания вовсе ни к чему здесь! Еще лет сто назад человечество растеряло навык обращения со страстями. Считай, что супружница — это вязанка хвороста на плечах, подушка для сидения, подвешенная на балке вырезка в лавке мясника. У тебя непременно все получится — и прикинуться страстным, и настроение поднять подружке, и осчастливить ее. И все же, я уже говорил тебе, никакого проку нет в том, что мы учим женщину наслаждению, — несем сплошные убытки. В этом деле важно только одно: не признать наличия в ней души. Не стоит зариться на этот отстой души. Верно? О женщине нужно думать как о материи, в философском аспекте. Это личный опыт долгих страданий во мне говорит. Когда мы принимаем офуро [6], снимаем наручные часы. Так же следует оставлять душу, когда приходим к женщине. Иначе подпортится и станет непригодной. Я не делал этого, вот и пришлось за всю жизнь выкинуть на свалку немало часов. Теперь сам их делаю, подгоняю, собираю — уже двадцать позеленевших штуковин в моей коллекции! Это мое собрание сочинений. Читал что-нибудь?

— Нет еще! — Юноша покраснел. — Кажется, понимаю, о чем вы говорите, сэнсэй. В этом есть резон. Я не перестаю думать, однако, почему мне ни разу не захотелось женщины. Я все чаще склоняюсь к мысли, что всякий раз, когда я симулирую духовную любовь к женщине, душа моя превращается в фикцию. Я и сейчас так думаю. Почему я не такой, как все? Почему мои сверстники не знают отчуждения между душой и вожделением?

— У всех все одно и то же! Все люди одинаковы! — повысил голос писатель. — Просто молодые не задумываются об этом — такова привилегия юности.

— Однако я отличаюсь от них!

— Все в порядке! А признания твои зацепили меня за живое, ко мне будто молодость вернулась, — лукаво произнес старый писатель.

Юити озадачился тем фактом, что Сюнсукэ выказал двусмысленный интерес, чуть ли не зависть к тайным склонностям его натуры — тем склонностям, которыми он сам мучился, считая их безобразными. Однако первое в жизни откровенное признание вдохновило Юити на то, чтобы тотчас растранжирить все-все свои секреты; его наполняло чувство радости от вероломства против самого себя, как того вкалывающего без продыху торговца, который затеял назло ненавистному хозяину распродать полюбившемуся покупателю все саженцы за бесценок.

Вкратце он поведал о своих взаимоотношениях с Ясуко.

Отец Юити был старинным товарищем отца девушки. Он выбрал инженерно-технический факультет, по окончании университета работал техническим экспертом, возглавлял дочернюю компанию финансовой группы «Кикуи-дзайбацу», пока не умер. Это было летом 1944 года. Отец девушки закончил экономический факультет, стал работать в одном известном универмаге и сейчас был на руководящей должности. В начале этого года, по достижении двадцатидвухлетнего возраста, Юити обручился с Ясуко — как и было решено их отцами раньше. Холодность Юити приводила Ясуко в отчаяние. В те дни, когда ее попытки добиться от юноши расположения оказывались безуспешными, она появлялась у Сюнсукэ. Этим летом она наконец затащила его сюда, в курортный городок. Ясуко подозревала, что у него завелась какая-то пассия, и страдала, как всякая девчонка. Что-то зловещее было в ее недоверии к своему жениху, но в том-то и дело, что Юити никого больше не любил.

Он учился в частном университете; жил с матерью, болеющей хроническим нефритом, и служанкой — втроем в одном доме сплоченной семьей, теперь обедневшей; его застенчивая любовь была причиной материнских переживаний. Кроме невесты, которая была влюблена в этого красивого молодого мужчину, он продолжал знакомства со многими другими девушками из своего окружения — мать знала об этом, но думала, что сын все-таки не наломает дров хотя бы из сочувствия к ее болезни, а также из финансовых соображений.

— Я вовсе не помышляла воспитывать тебя в такой бедности, — искренне сокрушалась она. — Если бы твой отец был жив сейчас, как он горевал бы! Твой отец ухлестывал за женщинами со студенческой поры, пропадал днями и ночами. Спасибо, что остепенился в зрелые годы, ну и я, конечно, не оплошала. А ты в этом возрасте такой черствый, что я беспокоюсь за Ясуко, как бы ей не пришлось страдать в замужестве. Никак не ожидала от тебя отцовских замашек женского обольстителя. Скорей бы на внуков своих посмотреть — вот что хочется твоей матери; ну а если Ясуко противна тебе, то мы тотчас расторгнем твою помолвку, и тогда сам уж выбирай девушку, какая по нраву, и приводи ее в дом. Смотри только без глупостей, а то глаза-то разбегутся! Я думаю, что десять или двадцать девушек будет предостаточно, чтобы определиться. Кто его знает, сколько еще проходит на этих деревяшках твоя мать из-за хвори, поэтому давай не будем затягивать со свадьбой! Мужчина должен выглядеть достойно, сама знаю. Денег в кармане у тебя маловато, живем мы худо-бедно, однако не голодаем. С этого месяца буду выдавать в два раза больше, не трать деньги на свои книжки.

Он потратил эти деньги на уроки танцев. Забавы ради стал искусным танцором. Его исполнение было весьма артистичным по сравнению с теми современными утилитарными танцами, в которых нет ничего, кроме сладострастной гимнастики, а в движениях чувствуется одиночество гладких механизмов в работе. Затаившая чувства фигура Юити вызывала у зрителя ощущение, что красота его скопила внутри себя энергию разрушения, смерти. Он выступил на танцевальном конкурсе, занял третье место.

За третье место была назначена премия две тысячи иен. Он решил положить эти деньги в банк на счет матери. В балансе сберкнижки он обнаружил чудовищную недостачу: по ее словам, там должно было насчитываться 700 000 иен. С тех пор как мать слегла в постель из-за альбумина в моче, она перепоручила банковскую книжку их верной служанке, старой безмужней Киё. Всякий раз, когда мать просила ее отчитаться по расходам, благочестивая служанка приносила счеты и тетрадь, расчерченную на две колонки, с уже подведенным итогом. Так или иначе, с того времени, когда они завели новую сберкнижку, остаток на ней по-прежнему составлял 700 000, сколько бы они ни снимали денег. Юити пересчитал все заново, и у них на счете оказалось 350 000. Проценты по облигациям прибавляли им примерно по 20 000 ежемесячно, но депрессия сжирала все дочиста. Вскоре расходы на жизнь, его учебу, лекарства и лечение матери выросли настолько, что впору было продавать их домишко.

Это открытие, как ни странно, обрадовало Юити. Он тяготился предстоящей женитьбой и надеялся от нее увильнуть, если случится переехать в дом, недостаточно просторный для троих. Он решил взять управление финансами в свои руки. Мать расстраивалась, что сын стал совать свой нос, причем охотно, в расходные книги, считая это занятие вульгарным для юноши; и особенно когда он сказал, что это якобы хорошая практика в его университетских занятиях по экономике. На самом деле ей казалось, что она сама невольно подбила его на такие действия, когда однажды сказала безо всякой задней мысли: «Это ненормально — принуждать студентов интересоваться домашними расходными книгами!» Юити скорчил физиономию. Мать осталась довольной, что растормошила сына, зацепила за живое, но она не знала, каким словом ранила его. Гнев, однако, освободил Юити от всегда сковывавших его правил приличия. Он поймал момент, чтобы лягнуть романтические мечтания матери о своем сыне. Это были мечты без проблеска надежды, а потому ее надежды оскорбляли его отчаяние.