В поисках Евы - Вадим Норд Страница 9

В тот день разбирали причины победы красных в Гражданской войне. Диомид, не скрывавший своих монархических взглядов, был в ударе. Сначала он расхаживал по классу, а потом уселся на свой стол и принялся столь увлеченно махать указкой, что Аида Пименова тихонечко отсела с первой парты назад, на свободное место рядом с тихоней Ирой Хусаиновой.

– Красавица моя, – грустно сказал ей Диомид. – Я стар и близорук, а ты пересаживаешься в предпоследний ряд, и я не могу тобой любоваться. Ай-яй-яй!

В наше время после такого, невинного в сущности замечания можно с треском вылететь из школы с волчьим билетом в зубах и клеймом педофила, но в конце прошлого века все было немного иначе. К тому же никому бы и в голову не пришло трактовать подобный комплимент Диомида как проявление домогательства или нечто подобное. Все знали, что Диомид целомудрен, как монах, женщины его не интересовали совершенно. Домогательства от Диомида? Да скорее памятник Пушкину начнет кого-нибудь домогаться, чем Диомид!

Комплимент был сказан к месту. Пименова выделялась не только звучным «оперным» именем, но и бюстом большого, а по школьным понятиям, так просто неимоверного размера. К бюсту мать-природа приложила не менее выдающиеся бедра, отделив одно от другого тонкой осиной талией. Лицо Пименовой немного портила общая резкость черт, но ее подмечали только девочки. Мальчики видели только большие карие глаза-омуты и сочные чувственные губы. Сказать, что в поклонниках у Пименовой не было недостатка, означало бы не сказать ничего. Поклонники просто осаждали Пименову, ходили за ней толпами, боролись за ее внимание (однажды даже до поножовщины дошло), забрасывали предложениями… Руку и сердце, кажется, так ни разу никто и не предложил, все поклонники ограничивались стандартным «погулять-посидеть» (многие держали в уме и «полежать», не без этого), но Пименова не расстраивалась. Серьезные отношения, как и все серьезное, были не для нее. Да и кто, в самом деле, всерьез задумывался о серьезном в школе, пусть даже и в старших классах? К тому же поведение Пименовой, веселушки-хохотушки, совершенно не располагало к мыслям о чем-то серьезном. Она никогда ничего не планировала, живя сегодняшним днем в полном смысле этого слова. В настолько полном, что даже уроков никогда не учила. Зачем учить? Ведь еще не факт, что спросят. Да и времени у нее, едва поспевавшей с одного свидания на другое, вечно не было.

Пименова не успела как следует зардеться в ответ на комплимент (ах, как она умела поводить глазами, взмахивать ресницами и скромно краснеть!), как в класс ворвалась, именно ворвалась, а не вошла, ученица из параллельного класса Лариса Прокопович, кандидат в мастера спорта по плаванию и непревзойденная истеричка.

– Вы тут сидите, а там Рябухин из окна выбросился! – крикнула она классу, не обращая никакого внимания на Диомида. – Насмерть!

Класс замер. Диомид тоже замер с поднятой указкой в руке.

– Что вы сидите?! – Прокопович явно не понравилось отсутствие реакции на новость. – Или у вас каждый день кто-то в окна прыгает?!

Дима Рябухин был худшим учеником школы. Как только не называли его учителя – Проблемой В Квадрате, Сплошным Минусом, Наказанием С Большой Буквы, Уксусной Кислотой. Каждый изощрялся на свой лад, и не было в школе педагога, которого в той или иной степени не помучил бы Рябухин. После окончания девятого класса от него попытались избавиться, намекнув матери на то, что лучше бы ей взять документы сына и отнести в какой-нибудь колледж, но мать в ответ заявила, что в колледже ее Димочка совсем от рук отобьется, еще и колоться, чего доброго, начнет, так что уж пусть лучше он останется в школе. Педагоги поскрипели зубами и развели руками, констатируя собственное бессилие.

Ученикам Рябухин особо не досаждал. Мог подраться, если был повод. Мог устроить какую-нибудь небольшую пакость. Так, у Пименовой, в отместку за то, что она не обращала на него внимания, он по два раза на неделе крал портфель и прятал его в мужском туалете или в подвале. Под настроение мог на дерево забросить. Разумеется, Рябухин курил и, как он сам выражался, «баловался пивком».

Во время последних летних каникул Рябухин начал поигрывать в карты на деньги. Играл не со сверстниками, а с какими-то «авторитетными» парнями, знакомством с которыми он очень гордился. В конце сентября он пришел в школу весь какой-то поникший, растерянный. Обычно Рябухин хорохорился, ходил гоголем, давая понять окружающим, что крут он немерено и все ему нипочем, а тут аж слезы у него на глазах блестели.

– Выручите деньгами, – просил Рябухин, – кто сколько может… Я в карты продулся по-крупному, расплачиваться нечем. Я отдам, постепенно.

– Сколько же ты проиграл? – ехидно поинтересовалась Пименова, недолюбливавшая Рябухина за повышенный интерес к ее портфелю.

– Семь с половиной штук, – вздохнул Рябухин и после небольшой паузы уточнил: – Баксов, не рублей.

– Гонишь! – емко высказалась Пименова, а Маргоша Шейнфельд ахнула и поинтересовалась:

– Ты что, в казино ходил?

При желании, напустив на себя серьезный вид, Рябухин вполне мог сойти за двадцатилетнего, потому что растительность у него на лице была обильной и голос уже успел «переломаться» и превратился в бас. И смотреть он умел по-взрослому, серьезно, спокойно, оценивающе. Поэтому вопрос Маргоши был вполне уместным.

– Откуда у меня такие деньги, чтобы по казино ходить?! – вяло возмутился Рябухин. – Я в карты проиграл, в «тридцать одно».

– Гонишь! – повторила Пименова. – В карты такие деньги два года проигрывать надо. Знаю я ваши ставки – стольник или три пива!

Откуда Пименова могла знать про ставки Рябухина и его компании, никто не понимал, но ей поверили. Очень часто верят не тому, кто говорит правду, а тому, кто держится более уверенно. Пименова говорила уверенно, а Рябухин, утратив обычную бойкость, мямлил и отводил глаза в сторону. Все решили, что Рябухин врет про проигрыш или же про его величину. Даже скромница и добрячка Хусаинова, за все одиннадцать лет не сказавшая никому ни одной колкости, назвала Рябухина «прохиндеем». Александр тоже разделял общий настрой, обзывать или стыдить Рябухина он не стал, но и денег ему не дал.

– Мне хотя бы половину собрать, – ныл Рябухин. – Половину отдам, остальное согласятся получить частями.

Расчет у него был простой и до неприличия самонадеянный. В школе четыре одиннадцатых класса. В каждом – от двадцати пяти до тридцати учеников. Если каждый даст по тысяче (к тому, что некоторые жадины ему ничего не дадут, Рябухин был готов), то наберется примерно половина долга. Почему Рябухин решил, что все одиннадцатые классы будут скидываться на покрытие его проигрыша, так и осталось загадкой. Никто не спешил одалживать ему деньги, зато на советы народ не скупился.

– Заработай! – говорили одни.

– Мне быстро надо отдать, пока счетчик не включили, – отвечал Рябухин и крутил пальцем у виска, удивляясь, как люди не понимают очевидного.

– У матери попроси! – предлагали другие.

Мать Рябухина работала поваром в детском саду и в одиночку «тянула» двух сыновей – Диму и его младшего брата Артема, такого же раздолбая. Попросить у нее было можно, только вряд ли бы она смогла что-то дать.