Спокойный хаос - Сандро Веронези Страница 9

— Вот именно, — поддакиваю я, и тут же звонит мой мобильник. Я жестом извиняюсь и отвечаю. Это Аннализа, она звонит по поводу документов, которые вот уже больше десяти дней ждут меня в офисе, мне их нужно подписать как можно скорее. Говорит, что пыталась прислать их по факсу мне в машину, но что-то там не сработало. Конечно же, учительница Глория не слышит ее слова, она слышит только то, что отвечаю я.

— Да он никогда и не работал, Аннализа, — успокаиваю ее. — Возможно, что и бумаги-то нет. Можно подождать до завтра? Днем раньше, днем позже, какая разница?

Какое-то мгновение Аннализа колеблется, а потом отвечает, что и вправду нет никакой разницы, что она хотела только поставить меня в известность, что факс в моей машине не работает.

— Если у тебя есть желание, — добавляю я, — принести мне их сюда. До полпятого я отсюда не уйду.

Как странно, что иногда ты можешь точно представить себе выражение лица собеседника, которого не видишь, но не можешь угадать мысли человека, который стоит прямо перед тобой, потому что черные очки закрывают ему глаза. Аннализа просто онемела и, конечно же, ее лицо мгновенно приняло ошеломленное выражение: ей трудно разобраться — что это с моей стороны, приказ или просто предложение, которое можно бы обговорить.

— Да ладно тебе, брось, — успокаиваю я. — Подпишу их завтра. Да, кстати, если хочешь, после обеда можешь взять отгул.

Аннализа благодарит меня и сообщает, что останется в офисе. Скорее всего, она не знает, чем заняться в свободное от работы время. Она одинока. Это видно по ее глазам.

А учительница Глория, непроницаемая, — ее взгляд защищают черные очки — неподвижно стоит передо мной. Я кладу мобильник в карман и улыбаюсь ей:

— Извините.

Воцаряется какое-то странное молчание. Мне кажется, я знаю, что хотела бы она сказать, и я бы даже мог ей помочь, мог бы сделать первый шаг, но не делаю этого. У меня привычка много говорить, иногда я даже слишком много говорю, а сейчас, мне кажется, самое главное, промолчать. Она же без моей помощи не может ничего сказать, и это молчание, сам не знаю почему, мне кажется просто драгоценным.

Резко резанул слух клаксон автомобиля, двигающегося по встречной полосе дороги, и учительница Глория встряхнулась, как будто этот сигнал был адресован ей.

— До свидания, — попрощалась она со мной.

— До завтра, — ответил я.

Она поворачивается ко мне спиной и направляется к скверику, а на меня как-то сразу обрушивается целый поток информации о ее жизни, во всех подробностях, как будто они вываливаются у нее из карманов: вижу, что ее страсть к танцам с годами потухла, вижу, как она любовно ухаживает за цветами на балконе, вижу, как на пятках у нее морщится лейкопластырь, вижу, что раз в неделю она посещает кружок культуры и отдыха в квартале Навильи, подумывает о том, чтобы отремонтировать паркет в гостиной, по вечерам склоняется над учебниками по педагогике — неизбежное повышение квалификации, вижу, что она напрасно мучит себя диетами, чтобы не поправляться, носит белое, без особых претензий, нижнее белье, для вечеринки с друзьями готовит ризотто, каждые полгода проверятся в онкологическом диспансере, огорчается от того, что диски Каэтано Веллосо [11]не нравятся ее мужу, что плохо получилась на фотографии для идентификационной карты, зато вот на другой фотке вышла очень хорошо, а потому она, вставленная в рамочку, красуется на серванте в гостиной, на этой фотокарточке, щелкнутой двенадцать лет назад на Сардинии, она на фоне спокойнейшего моря невероятно изумрудного цвета, счастливая, и почти что красавица, держит на руках ребенка, а другой ребенок прижимается к ее бедру…

— Простите! — крикнул я ей вслед. Она приостановилась и резко обернулась, как будто ждала, что я ее позову.

— Вы можете мне показать окно вашего класса? — спрашиваю я. И снова из-за очков, скрывающих ее глаза, не считая шести-семи шагов, которые сейчас нас разделяют, я не могу понять, какое впечатление произвел на нее мой вопрос. Учительница Глория поднимает голову, смотрит на здание школы и несколько секунд изучает его.

— Так. Значит, окно нашего класса… — Вполне понятно, что такой вопрос ее никогда не интересовал. Она поднимает руку, указывая направление.

— Третье! — говорит она. — Третье слева на третьем этаже!

— Спасибо!

Учительница Глория еще несколько мгновений смотрит в мою сторону, может быть, даже набираясь мужества, чтобы вернуться и спросить, какого черта я тут торчу. Но даже если это и так, смелости ей не хватает, она только кивает мне в ответ, поворачивается и уходит. И снова грустные подробности ее жизни кубарем катятся за ней следом, я отчетливо вижу каждую мелочь: и желание провести конец недели на термальном курорте, слишком дорогом для ее кармана, и ее любовь к романам Пеннака, и неприятности из-за небольшой пристройки в доме ее родителей, которую никак не удается узаконить, и то, что она слишком потеет…

Я посмотрел на окно класса моей дочери, и внезапно на меня нахлынула волна безмерного умиления. За этим окном, где-то там, среди своих одноклассников, сидит и Клаудия, вот она разложила на парте свои новехонькие школьные принадлежности, пахнущие так, как могут пахнуть только новые вещи, она борется с собой, хоть ее одноклассники не замечают этого. Возможно, она не подозревает об этом, но все равно изо всех сил ведет внутреннюю борьбу за то, чтобы остаться собой, ребенком, чтобы спасти свою жизнь. Она должна это сделать сама. О, подумал я, хоть бы что-нибудь надоумило ее посмотреть в окно: хоть птичка какая-нибудь, что ли, пусть сядет на подоконник, или там неожиданный шум, или мой немой призыв животного, задравшего вверх голову, голос моей крови — я чувствую, как она яростно пульсирует у меня в груди, в горле, в висках, как будто вот-вот я лишусь чувств, — пусть этот вопль моей крови привлечет ее к окну: «Ну, что же ты, звездочка, сколько же можно быть внимательной, отвлекись на минутку, встань, подойди к окну, выгляни на улицу, посмотри вниз…»

Звонит телефон. Да ладно, пусть себе звонит.

4

Первые родители, два отца, прибыли без пяти четыре. Я их не знаю, не припомню, чтобы я раньше их где-то встречал. Они приехали вместе, загорелые, при галстуках, пиджаки небрежно накинуты на плечо, по-видимому, уже давно оживленно разговаривали между собой, и остановились перед еще закрытыми дверями школы. У меня такое ощущение, что они встретились неслучайно, что подобные встречи у них уже вошли в привычку. Ясно видно, когда человек делает обычные вещи, которые делает всегда, каждый день: он не оглядывается по сторонам, не наблюдает за другими, не испытывает неловкости, чувствует себя как дома. Именно так себя ведут и те двое. Они приехали заранее, самые первые, куча других родителей еще не подвалила; когда это произойдет, они смешаются с ней и не будут больше так бросаться в глаза; да они просто поглощены друг другом, разговаривают, смеются, жестикулируют. Похоже, что они друзья с детства, вместе учились в школе, а когда пришло время поступать в лицей, они расстались, чтобы снова встретиться позже, после того, как, быть может, они поженились на двух подружках и внезапно обнаружили, что у них появилось еще больше общего, больше, чем они подозревали: их связывает сходство характеров и родство душ, а то, что они знали друг друга с детства, еще более сближает их, и они становятся настоящими друзьями. Достаточно понаблюдать за ними, и можно не сомневаться: когда у одного появляется проблема, он снимает трубку и звонит другому. Это ясно, как божий день. Они вместе смотрят телепередачи, выручают друг друга в случае супружеских измен, вместе семьями проводят отпуск, и их жены тоже уже давно привязаны друг к другу, и их дети, одногодки, вынуждены приобщаться к этим двойным узам тесной дружеской связи, даже если, вполне возможно, не выносят друг друга. Они вместе приехали забрать своих детей из школы и решили, что в этом году они постараются приезжать за ними как можно чаще, да-да, вот именно, они будут уходить с работы пораньше, чтобы прийти сюда; очевидно, они рвутся увидеть друг друга с большим Эросом, чем своих жен, и эти их встречи у школы им обоим очень даже скрасят жизнь и помогут смириться с ней…