Он снова здесь - Тимур Вермеш Страница 9

Уже первые шаги оказались для меня трудны. Дело было не в недостатке силы, но в чужой одежде я действительно казался себе идиотом. Брюки и рубашка еще подошли. Торговец принес мне чистые штаны из синего хлопка, которые называл “шинсы”, и чистую рубашку из красного хлопка в клетку. Вообще-то я рассчитывал получить костюм и шляпу, но, внимательно приглядевшись к газетному торговцу, задним числом признал подобные надежды иллюзорными. Этот человек в своем киоске не носил костюма, да и его клиентура, насколько я мог судить, также была одета не особенно буржуазно. Добавлю ради точности, что шляпы им были, очевидно, вовсе неизвестны. Я решил придать ансамблю достоинства, насколько это возможно моими скромными средствами, и вопреки причудливой идее носить рубашку поверх брюк, наоборот, заправил ее в брюки подчеркнуто глубоко. Подтянув широковатые брюки повыше, мне удалось исправно закрепить их моим собственным ремнем. Портупею я натянул через правое плечо. Пусть это и не выглядело как немецкая военная форма, но, по крайней мере, я производил впечатление мужчины, умеющего одеваться прилично. А вот ботинки оказались проблемой.

По словам газетного торговца, у него не нашлось знакомых с подходящим размером ноги, потому он принес некую своеобразную обувь своего племянника-подростка – ботинками это можно было назвать лишь с большой натяжкой. Они были белые, огромные и с чудовищными подошвами, так что человек выглядел в них цирковым клоуном. Мне пришлось призвать на помощь все самообладание, чтобы не запустить этой нелепой обувью в его дурацкую голову.

– Это я не надену, – решительно заявил я. – Я выгляжу в них как шут гороховый!

Наверное обидившись, он заметил, что, например, не согласен с моей манерой заправлять рубашку, но я простил его. Прижав штанину шинсо-брюк к икре, я натянул мои привычные сапоги.

– Вы категорически не желаете выглядеть как нормальные люди? – спросил торговец.

– И где бы я был, если бы делал все, как эти так называемые нормальные люди? – отрезал я. – И где была бы Германия?

– Хм. – Миролюбиво хмыкнув, он зажег новую сигарету. – В принципе, логично.

Он сложил мою форму и засунул ее в довольно интересный мешок. Необычным в нем был не только материал, своеобразный очень тонкий пластик, явно более прочный и износоустойчивый, нежели бумага. Любопытна была напечатанная на нем надпись: “Медиамаркт”. Очевидно, мешок служил упаковкой для той идиотической газеты, которую я нашел под скамейкой. Следовательно, газетный торговец был по сути своей весьма разумным человеком – он оставил полезный мешочек, но выкинул его бестолковое содержимое. Теперь же он вложил мешок мне в руку, описал дорогу до химчистки и весело пожелал:

– Успехов!

Итак, я направился в путь, хоть и не прямиком в химчистку. Моя дорога лежала сначала к тому участку, где я очнулся. При всем моем бесстрашии я не мог оставить смутную надежду: вдруг все-таки кто-нибудь сопровождает меня из того времени в это? Я нашел знакомую скамейку, на которой некогда отдыхал, с предельной осторожностью перешел улицу и отыскал между строениями дорогу к тому самому пустырю. Сейчас, незадолго до полудня, там было тихо. Мальчуганы из гитлерюгенда не играли, а, наверное, учились. Пустырь был пуст. С сумкой в руке я нерешительно подошел к луже, от которой почти ничего не осталось. Было тихо – насколько может быть тихо в большом городе. Слышались и далекий шум транспорта, и жужжание шмеля.

– Псст, – прошипел я, – псст!

Ничего не произошло.

– Борман, – тихо окликнул я тогда. – Борман! Вы где-нибудь здесь?

Налетел порыв ветра, пустая консервная банка стукнула о другую. Больше ничего не пошевелилось.

– Кейтель? – позвал я. – Геббельс?

Но никто не ответил. Ну да ладно. Так даже лучше. Тот, кто силен, всего сильней один [17]. Это было верно и ранее, и тем более верно в этот час. Зато настала полная ясность. Надо спасать народ в одиночку. В одиночку – землю, в одиночку – человечество. И первый шаг на судьбоносной дороге вел в химчистку.

Сжав в руке мешочек, я решительно направился обратно к моей старой школьной скамье, за которой выучил самые драгоценные уроки в жизни, то есть на улицу. Я внимательно следил за дорогой, сравнивал ряды домов и улицы, проверял, сверял и размышлял. Первая рекогносцировка внушала известный оптимизм: страна… или как минимум город казался прибранным, очищенным от руин, и в общем и целом констатировалось удовлетворительное предвоенное состояние. Новые “фольксвагены” ездили вроде надежно и тише, чем раньше, хотя с эстетической точки зрения отвечали далеко не всякому вкусу. Но что для зоркого глаза сразу портило общий вид, так это бесконечная раздражающая мазня на всех стенах. Техника была мне, разумеется, знакома – еще во время Веймара прихвостни коммунистов малевали повсюду свои большевистские гадости. Это, кстати, тоже многому меня научило. Но в ту пору можно было хотя бы прочесть лозунги обеих сторон. Сейчас же, отметил я, совершенно невозможно разобрать эти многочисленные послания, которые представлялись их авторам столь важными, что ими уродовали фасады домов честных граждан. Можно было лишь надеяться, что виной тому необразованность левого сброда, но когда в течение моего пути послания так и не стали более внятными, я задумался: а не скрываются ли среди них и важные сообщения, как, например, “Проснись, Германия” или “Зиг хайль!”? Могучий гнев вскипел во мне при виде такого дилетантизма. Здесь явно недоставало ведущей руки, строгой организации. Особенно досадно было то, что многие надписи требовали большого труда и большого расхода краски. А может, в мое отсутствие для политических лозунгов придуман особый шрифт? Решив основательно разобраться, я подошел к женщине, ведущей за руку ребенка.