69 мест, где надо побывать с мертвой принцессой - Стюарт Хоум Страница 9

В своём сне я летала, а затем мчалась по железнодорожным путям. Я была экспресс-поездом Вена-Белград. Я приняла человеческий облик, когда поезд пришел в Будапешт. Станция, задуманная в свое время весьма помпезно, была обветшалой, с износившейся и грязной крышей. Я сошла на платформу, где меня ждал Дадли, чревовещательская кукла. Мы пробежали сквозь толпу жалких венгров, предлагавших дешевое жилье, и отделавшись от них, прошли по подземному переходу и вышли на улицу. Стояла солнечная погода. Для ориентации в городе Дадли использовал издание 1989 г. “Венгрия: Краткий путеводитель". С момента выхода книги все названия улиц были изменены, и это обеспечило нам потрясающе дезориентирующий психогеографический опыт.

Прошло три часа с того момента, как я покинула Вену, и я чувствовала, что умираю с голоду. Мы поели в ресторане недалеко от Эржбет Корут под названием “Пицца Белла Италия”. Заказали пасту. Официантка была молоденькая и заигрывала со всеми мужчинами-посетителями. Помещение было слишком маленьким, поэтому стенная роспись, изображавшая итальянские здания на фоне голубого неба с облаками, не производила должного впечатления. Красная роза и желтый банан на дверях туалетов указывали на различие полов. Я извинилась, вышла и наблюдала с улицы, как официантка втянула Дадли в оживленный разговор. Я изучала граффити на одной двери, когда он присоединился ко мне. Ему понравился рисунок голой женщины, которая произносит нечто вроде “GYERC EREZM AKARON AWYELK ED!!!”. К этому был добавлен телефонный номер и, по всей видимости, имя.

Мы поблуждали по боковым улочкам и зарегистрировались в Международной Студенческой Гостинице на Андрасси в Октагоне. Затем направились к Мювезу, чтобы насладиться атмосферой одной из традиционных кофеен Будапешта. Мы сидели за столиком на улице. Машины с ревом пролетали вниз по дороге. Расплатившись за завтрак, мы перешли в кафе “Моцарт” для постмодернистской имитации опыта пребывания в подобных заведениях. Там был огромный выбор напитков, однако разнообразие состояло не в сортах кофе, а в его крепости, количестве молока или сливок, а также в добавлении различных специй. Официантки были одеты в костюмы 18 века, а росписи на стенах представляли собой виды старой Вены. Моцарт посвистывал из скрытых колонок. Мне пришлось ущипнуть себя, чтобы немедленно освободиться от этого кошмарного зрелища.

Казалось, что пролетела целая вечность, прежде, чем мы покинули “Моцарт” и двинулись через район красных фонарей к бару под названием “Голубой Слон”. Там мы пили вишневый бренди, наблюдая за пролетарской клиентурой, играющей в шахматы, поющей и поглощающей напитки. На второй раунд Дадли заказал “Уникум”, тогда как я предпочла грушевый бренди. Столики в баре были покрыты трещинами, заведение явно нуждалось в переустройстве интерьера. Когда стемнело, мы решились выйти на улицу, и увидели там множество девушек. Я смотрела на Дадли, стоящего под уличным фонарем. Он видимым усилием заставил себя тронуться с места. Я была оснащена как мужчина, и сказала, что хочу заняться сексом. Дадли забрался в мою машину, и мы поехали к реке. Я попросила его сделать мне минет. Я чувствовала, как руки манекена расстегивают мою ширинку, и ощутила его раздражение, когда он искал мой член. Я вытащила из бардачка молоток и обрушила его на череп Дадли. Кровь была повсюду. Я отволокла тело к воде и сбросила его в Дунай.

Я шла вниз по течению к Дворцу Грэшема, огромному зданию, украшенному изображением Сэра Томаса Грэшема, основателя фондовой биржи в Лондонском Сити. Одно из угловых помещений на первом этаже было теперь занято Казино Грэшем. Я повернулась и посмотрела на реку. Дадли покачивался в воде рядом с берегом. Я двинулась туда и вытащила его. Манекен был одет в скафандр астронавтов восьмидесятых, с него ручьями текла вода. Кто-то напал на него с молотком или топором, и его голова была разбита вдребезги. Я довезла Дадли до Студенческой Гостиницы и положила его на койку. Я уже почти отключилась, когда меня разбудил телефон.

Алан хотел встретиться со мной. Я была сонной и разговор зашел в тупик. В этом полубессознательном тумане до меня вдруг дошло, что он не знает, как меня зовут. Я была порядком шокирована. И это после всего того, чем мы занимались, как кролики, пару дней. Я уверяла его, что он произнес мое имя, когда я встретила его в “Гриле”. Он же объяснил, что сказал “добрый день”. Вот тут-то я и поняла, что тогда ослышалась. Я сказала ему, что меня зовут Анна Нун, и он засмеялся. Мы договорились встретиться в “Пицца Экспрессе”. Помимо пиццы и салата мы заказали хлебцы с чесноком. Мы без проблем заняли столик, потому что встретились в полдень, еще до наступления ланчевой лихорадки.

Я спросила Алана, что он читал. Он назвал “Мертвечину” Кью, объяснив, что пытался сравнить творчество Брейсвелла с недавними клубными романами. “Мертвечина” шла на рынке как “бульварное чтиво”, несмотря на очевидные литературные устремления автора. Хотя Кью удачно использовал клише детективного романа, такие как фигура рассказчика, только что вышедшего из тюрьмы, в его работе чисто формально использовался кибер, пластиночная промышленность и кинематографические сборища. В ней очень обдуманно были развернуты повторения по ходу действия. Например, требование дать информацию о киллере проходит рефреном через всю книгу. Пол Гилрой горячо и убедительно защищал характерные особенности черных британцев в “Черной Атлантике” и других работах. Кью, казалось, расширил этот дискурс. Различные изменения интонации в прямой речи демонстрировали лишь один из более очевидных путей, благодаря которым этот интерес четко проявил себя в “Мертвечине”. И даже не стоит обсуждать тот факт, что взгляды и переживания Кью в связи с тем, что и как считать “английским”, весьма отличаются от взглядов и переживаний Майкла Брейсвелла, как и то, что он считал хипстерским.

Вместо того, чтобы по ходу чтения следить за ясностью мысли, Алан страстно искал во всем путаницу. Знал ли завсегдатай клубов Кью о существовавшем до него английском писателе, также известном как Кью, и было ли присвоение им этого псевдонима частью сознательной критики расовых кодировок, которые можно найти в традиционном литературном дискурсе? “Оригинальный” Кью, Артур Куиллер-Коуч, был представителем истеблишмента. Закончив Оксфорд, Кью позднее читал лекции по классической литературе в своей альма-матер, получил звание рыцаря и даже был избран мэром своего родного города Фоуи в Корноуэлле. Помимо написания романов и стихов, “оригинальный” Кью редактировал “Оксфордскую книгу Английской поэзии” и выдал уйму критических трудов, среди которых “Литературные исследования” и “Чарльз Диккенс и другие Викторианцы”. Алан не был уверен, была ли буква Q сознательно избрана вторым Кью или какая-либо другая сила свела их вместе. Эти двойники оставили его в полном недоумении. Алан бился об заклад по поводу того, было ли некритическое отношение к культурному потребительству в “Мертвечине” иронией или же просто результатом авторской неспособности оперировать скрытыми смыслами переживаний, изначально политизировавших его. Разумеется, допуская, что книга, как артефакт, является средством для улучшения товарного производства, Алан часто сомневался в целесообразности использования литературы для критики капитализма.