Тюрьма - Джон Кинг Страница 9

Элвис ведет меня по проходу к свободной кровати, легко и неторопливо, как будто он — хороший старый приятель, только что скушал сытный обед с чизбургером и кока-колой и идет к своему свой пикапу, он живет мечтой. Он обещает, что спросит надзирателей о моей сумке, кивает и уходит. Я расстилаю кровать, разглаживаю одеяло, воняющее пылью, поднимаю подушку и взбиваю ее, прислоняю ее к стене и сажусь. Двое перестают играть в шахматы и смотрят на меня, к моему лицу приливает кровь, я чувствую, что тоже должен на них уставиться, но они улыбаются, и один из них говорит: «Привет», еще один иностранец, он представляется Франко, а другой — местный, его зовут Джордж. Франко спрашивает, жду ли я судебного заседания или меня перевели из другого корпуса, и удивляется, а затем наливается яростью, узнав, что меня осудили через день после моего ареста. Пять месяцев его держали в Семи Башнях без суда, и он, как и мистер Пресли, ждет судного дня. Пять месяцев за один слабый косячок, эти люди — ебанаты поганые, и его трясет от обиды. Когда я сообщаю ему, сколько я просижу, он успокаивается. Он не спрашивает, за что меня посадили.

Повисает пауза, и он подыскивает нужные слова, его речь звучит еще медленней, чем растянутый спич Элвиса, и хотя мне приходится внимательно вслушиваться, все же это чудо, что я так быстро нашел этих двоих. Если мне не с кем будет поговорить, я сойду с ума. А Франко сообщает мне, что если я могу предоставить в суд какую-то бумагу и бороться за апелляцию, если я смогу произвести впечатление на нового судью, то он мог бы уменьшить мой срок, но сначала мне нужно найти адвоката. Я объясняю, что у меня нет денег на юриста. Он хмурится и спрашивает, у меня что, никого нет, разве мне не могут прислать помощь из дома, и я качаю головой, и он сконфужен, он обдумывает выходы из ситуации, ругает меня стремительным потоком жаргонных слов, но на меня наваливается усталость, и мне внезапно хочется, чтобы он успокоился. Я опускаю свое тело на кровать и оборачиваюсь одеялом, Франко улыбается, должно быть, ты очень устал, я понимаю, когда меня привезли сюда, я был такой же. Он поворачивается и ставит мат Джорджу. Не бойся засыпать, ты будешь в безопасности, здесь нужно быть осторожным, но мы за тобой присмотрим. И я киваю и ничего не отвечаю, одеяло шершавое, кажется, на нем остались металлические частички, но оно все же удобное и очень теплое, подушка пропиталась потом и жиром сотен голов, а я слишком устал, чтобы беспокоиться насчет клопов и блох, в первый раз за эти дни я вытягиваюсь, пару раз меня кто-то кусает, бормочущие голоса проваливаются в прошлое.

Я в панике, я пытаюсь сесть, чувствую, что у меня наручники на запястьях и кожаные ремни вокруг лодыжек, электрический кабель, как капельница, пущен по венам, от перепадов напряжения — мышечные спазмы, и мои глаза обжигает яркий свет над кроватью. Чувства возвращаются. Голые лампочки ввернуты высоко на стенах, одна на каждые четыре кровати, их включили и разбудили меня. Я осознаю, что сплю только я один, другие заключенные разговаривают, а два надзирателя собирают их в центре. Один стоит, прикрыв собой дверь, другой шагает по секции, считая головы, и каждому выдает свой комментарий, некоторые парни ухмыляются, другие опускают глаза. Когда он доходит до конца камеры, он бьет своей дубинкой в зеленую дверь. Жесть тонкая, ее легко согнуть, заключенный торопится выскочить из сортира, застегивает на ходу штаны и быстро прикрывает дверь, и теперь воняет в десять раз сильней, чем в камере полицейского участка. Надзиратель поворачивается и проходит вдоль второго ряда кроватей, перемещает дубинкой, пересчитывая головы. Он доходит до входа, и его приятель записывает получившуюся цифру в тетрадь. Некоторое время они оба пялятся на страницу, затем поворачиваются и уходят. Дверь запирается. Кажется, в камере очень много людей.

Парни ведут себя так, словно они сидят в баре, прикуривают сигареты и слишком громко говорят; это попытка забыть о том, что здесь нет женщин, они выпускают дым, и он спиралью уходит вверх, превращается в облака, которые взлетают и падают, а затем рассеиваются под потолком, оседают на камнях. Лавки вскоре оказываются занятыми. Домино отшвыривается, карты откладываются в сторону; великан, сидящий рядом, загружает в печку дрова, еще один заключенный поднимает вверх инструмент, похожий на мандолину, узкие пальцы резко дергают струны, он изображает на лице улыбку, а его сосед сидит с раздраженным видом. Пара часов сна не смогла излечить меня от усталости, и я все еще дрожу, даже несмотря на то, что согрелся под одеялом. Его не стирали сотню лет, а может, вообще никогда не стирали, оно из грубой материи, но оно уже стало частью меня.

Игрок па мандолине прекращает издавать звуки и обращает внимание на чванливого чувака, который с важным видом прохаживается в конце прохода. Судя по его виду, его щегольской развязности, это поклонник качалки и профессиональный позер, и я уверен, что это сутенер-неудачник, танцор диско. Он замирает и смотрит, презрительно усмехается и выдает едкое замечание, тешит свое эго за мой счет. И я рад, что не понимаю. Джордж орет на него, и он огрызается в ответ. Малыш Франко говорит, что этого заключенного выпустят утром и что ему нравятся мои ботинки. Его осудили на пять лет за то, что он ударил по голове какого-то подростка, и дело закончилось черепно-мозговой травмой, его перевели сюда с фермы и уже готовы были выпустить, но из-за неразберихи с документами он где-то на месяц застрял в Семи Башнях. Все остальные будут только рады, когда он смоется, потому что от него одни неприятности.

А за спиной этого строптивого типа длинный мужчина смотрится в маленькое зеркальце, тщательно протирая лицо куском ткани. Сегодня вечер пятницы, и не важно, где ты, в какой ситуации, люди во всем мире желают веселиться, оторваться за весь уикенд. Они смывают с себя въевшуюся грязь и наряжаются, выходят из дома, чтобы выпивать и встречаться с друзьями, ужинать со своими семьями, горделиво прогуливаться по главным улицам или по площадям, стоять на углах, прохаживаться и любоваться романтическим океаном. Некоторые хотят подраться. Человек с зеркальцем наклоняется ближе и любуется своим отражением, и ему плевать, что на него кто-то смотрит и что-то там думает по поводу его роста и худобы, он знает, что все могло бы быть гораздо хуже. Он будет выглядеть наилучшим образом, что бы ни случилось, влюбленный в самого себя, потому что, может быть, никто другой в него и не влюбится; и когда тот задира, калечащий мозги, замечает мой взгляд, он поворачивается и начинает говорить, а длинный даже не напрягается, чтобы повернуть голову, он выпаливает сентенцию, от которой задира убирается прочь, как надоедливый ребенок. Он захлопывает за собой зеленую дверь, пропадая во внутренней темной пещере, и знакомый запах разлагающихся мочи и дерьма идет фоном к эху.

Я не обращаю внимания на этот темпераментный приступ гнева, а вместо этого слушаю стук домино по столу, сочный звук в тон угасающему звону тарелок, мужчины драматически жестикулируют, стучат кулаками по столу, смеются, проигрывая или выигрывая, щелкают четками. Франко говорит, что он пытался меня разбудить, когда принесли ужин, но я спал слишком крепко; и он помнит, как сильно он сам был шокирован по прибытии сюда, он использует слово «травма», он оставался обессиленным неделями, и его усталость превращалась в апатию, такая вот битва — продолжать битву внутри, в мыслях, мой друг, меня била полиция, по ступням ног, но до больницы дело не дошло. Его другу повезло не так сильно. Но прошло уже много времени с тех пор, когда я последний раз что-то ел или пил, и Франко приносит мне пластиковую бутылку, и я жадно глотаю воду. Вода теплая и прокисшая, но мне все равно. У него есть пузырек с йодом, и он со мной поделится, и это важно — бороться с дизентерией и другими болезнями, которые сделают жизнь еще тяжелей, паразиты изо всех сил пытаются засесть в кишках и внутренностях заключенных. Франко возвращается к Джорджу, тот перемещает своего короля и ждет ответного хода Франко. И мне хорошо, и я снова хочу заснуть, я осознаю, что они играли в шахматы часами.